Берега и волны

Стрела с режиссёрским креслом ползёт вверх, прямо в солнце. Красная кожа на плечах и спине рыжего кино-бога начинает вздуваться и плавиться оранжевыми пузырями-вулканчиками — бог торопливо сглатывает виски и вытирает пот. Кино-опер висит рядом с бумажным альбатросом и рыжим режиссёром. Тень его на палубе — телом вбок, головой вниз, движется совершенно бесшумно. Опер видит мельканье африканских героев в перевернутых кадрах: европеец, позолоченный перстнем, цепочкой и зубом, и вождь в африканском халате — все натурально, искренне, весело. Хорошо подготовились, господа африканской жизни! Не молчите же перед камерой! Вам нужен суфлер?..

Хозяин траулера свои слова знал:

— Начинается сезон охоты? Или к берегу идёт большая рыба? Или великий кормчий готовится к свадьбе? Жертвоприношения — будут?

В этот момент на корме судна, где птица видела клетки с людьми, опять выстрелила хлопушка и вспыхнул прожектор, как второе солнце.

— Что это там? — Чернокожий вождь театрально нахмурил брови, будто сердился. — Это мое африканское море, знаешь? Шумишь? А кто разрешил?

Европеец принял смиренный вид и пояснил:

— Я для того и пригласил тебе, великий вождь! Разреши мне снимать фильм на твоём море и на твоей земле!?

— Берегись! — Кресло режиссера, раздетого по пояс и красного как рак, и кресло оператора с камерой вместо головы — стремительно наезжали на них, как два локомотива на сходящихся рельсах. Оба господина, величественный чёрный и представительный белый, ничуть не испугались, но путевая стрелка сработала, и два кресла — два поезда разъехались, под эмоциональный выкрик режиссера:

— Стоп! Сняли… Где моё мокрое полотенце? Чёрт возьми! Вы хотите мне делать инфаркт не закончив съемок?! Выключите этот прожектор… О, небеса! Африка! О, мое бедное горло… О, моя кожа, — лопнувший красный вулкан!

— Прости, Миша этих полуголых киношников — дикари!

— Москва?

— По всей стране собирал, спасаю культуру. Ты не поверишь?..

Чернокожий гость снисходительно треплет хозяина по плечу:

— Я тебя понимаю — опять что-то задумал? Опять рубишь рубли?

— Доллары, Миша. Доллары. — Европеец хитровато улыбается. — Что остаётся делать, когда мир сходит с ума, как гончая в погоне за запахом?

Глава 2. Ораторы и поклонники

Они продолжают рассматривать друг друга, африканец прищуривается и добавляет доверительно:

— Сколько я тебя знаю? Двадцать лет? Тридцать лет? Ти — он произносил «и» вместо «ы», считая, что так мягче и приятнее собеседнику — комсомольский брат мой! Студенческий бригадир! Лондонский москвич-бизнесмен! — Разводит руками, — почему теперь — криминальный дипломат и беглец с большой родины?! Не понимаю. Не одобряю! Нет!

— Я и сам не одобряю! Сам не пойму! Так получилось, Миша. Заигрался в деньги, проигрался с родиной. Бегаю теперь. А ты? Помнишь, как ты пришёл к нам в студенческий отряд проводником поезда Москва-Воркута?

— Москва-Воркута, Москва-Алма-Ата, Москва-Владивостока, мало тока. Конечно. Поезде ехать — Россия видеть. Плакать, смеяться, говорить, подметаться, чая пить, туалета открывать, песни слушать, баранка кушать, девушка улыбаться, тамбура целоваться, «из далека долго течёт река Волга, течёт моя Волга…», душа петь хочет, Саша-аа… — африканец глубоко вздохнул.

— Стой! — засмеялся человек без родины. — Стой! Артист… Не изменился совсем. Неужели все помнишь?

— Все помнишь. Все любишь. Все рассказать хочешь…