Берега и волны

— Не-е-т! Страны такой больше нет, Миша! Поездов твоих песенных нет. Лозунги перефразировали, власть на местах — приватизировали. Казну колупали, завод покупали, сами обросли золотыми зубами. Смотри! Кусаемся! Золотом! — Смеётся и показывает полный золотых зубов рот. — Опять смеется. — Была эйфория народных денег — теперь эйфория, куда же нам деть их. Доллáров наштамповали — море! Фальшивые или настоящие? Никому не интересно: какая разница? Заигрались?! Игра, Миша! Игра! Можем город построить на дне океана, хочешь? И заселить африканцами, а? Постричь их под шарик голый, как шлем водолазный. Маски с ластами всем дать. — Делает жест пальчиками, будто стрижет и ластами машет одновременно. — Прости, друг. Через десять лет здесь будут одни рóботы. Электрические, механические, кибер-технические. Не надо плодить, не надо платить, не надо рыбу ловить и консервы делать. Чистая земля. Без людей. Загоняй бульдозеры и сдирай африканскую саванну, как шкуру с мамонта, до самого блеска руды или нефтяной грязи. Прости, друг, вожди африканские тоже не нужны будут.

Миша ответил спокойно, будто слышал это тысячу раз и устал реагировать:

— А ты — своих рыбаков и траулеры — куда денешь?

— В море выпущу, как протухшую рыбу! А, может, тебе отдать? Может, ты возьмёшь, а? Покупай, вождь? Не жалко. Бывшие республики торгуют голопузыми пацанами — на свежие органы. Так это же криминал! Трибунал светит! А мой бизнес чистый — торгую специалистами. Лучшими специалистами развалившегося Союза. Великий Карузо по цене Робинзона Крузо! Выбира-ай! — Он говорил и гордился своей идеей и самим собой.

Миша ответил просто:

— Я мой народ каждый ребёнок знаю, каждого мальчика женю, каждую мать бабушкой вижу и платок дарю. Потому что я был проводник поезд «Москва-Воркута». Водка пили — правда. Песни пели, смеялись, плакали — правда. А когда говорили — все — правда. До слёз. Один мне сказал: если ты вождь, не мельчай, каждый ребёнок перед тобой бог. Каждый взрослый — ребёнок. Рóбот хорошо — космос летать. Кормить-пить не надо, выгодно. Человек после работа песни поёт. Птица поёт? Поёт. Лев, львица поёт? Поёт! Слон хобот поднял — громко поёт, любовь одиночество зовёт. За это люблю. Человека песни — люблю, слушаю.

— Люби. А кормить как? Всех не накормишь! Две тысячи лет назад, Мишенька, на земле жил один миллион человек, один! Всего всем хватало. Понимаешь? Человечество растёт, как гигантское дерево. Взрыв! — Показывает, от земли вверх, разводя руки в стороны. — Миллион, миллиард… Когда мы с тобой учились в университете — стало три миллиарда! Три пальчика, Миша, смотри! Сегодня — шесть! Одной руки уже не хватает, чтобы показать. Завтра — семь миллиардов будет! Семь! Как накормить? Атомных бомб не хватит — лишние рты заткнуть…

— Человека убивать — своей семье людоедом станешь. Как за стол сядешь? Женой разговаривать? Детей на руках держать? Как? Мы с тобой один поезд ехали, да? «Весна — комсомол» пели, да? Теперь мы с тобой как будем?

— Брось, вождь, сказки заливать. У вас в Африке до сих пор детей собственных акулам бросают, если коровам дождь нужен. Дочь у тебя болеет? Эпидемия? На поезд «Москва-Воркута» повезёшь её? Как лечить будешь? Решай! А ведь все эпидемии генералы планируют. Где планируют, там и лечат. Или ты по-шаманьи: костры палить, в барабаны бить, белую рыбу на рассвете кормить? Может об этом твои барабаны третью ночь спать не дают? Шаманишь? Не прогадай, Миша, не теряй времени: плати — помогу! Понимаешь меня? Я всё могу, потому что бегу… Храма — нет!

Миша ищет глазами чайку, но не нашёл её в небе. Сказал с тихим спокойствием:

— Видишь, бригадир, птица улетела. Правильно сделала, что улетела — плохие слова хуже острого камня. — Вождь сказал это медленно, выделяя каждое слово. — Мой народ — две тысячи лет живёт! А может быть — три тысячи. Сам бог мой народ знал, как руками лепил каждого. Америка — двести лет. Бог их не знал, руками не лепил, они сами пришли — с винчестером к вечерней молитве. Каждый африканец знает: бей барабан — разговаривай богом! Твой президент может говорить с богом?

— А зачем ему бог, если есть винчестер и пуля, Миша?

Вождь вздохнул и спросил, будто хотел отвести беду:

— Это твой траулер?

— Мой. Нравится? — Собеседник, казалось, не замечал настороженных интонаций вождя.

— А клетки на палубе? Рабов торгуешь? Кино делаешь?

— Немного кино, немного рабов. Способный я, Миша! — Он опять показал свои золотые зубы и добавил, — всеядный я! Видишь? Это я в американском фильме видел. Понравилось. Крепкий вожак — должен сидеть в клетке. Как у меня.

— Какой вожак? Вождь? Как я? Можешь показать?

Откуда-то сверху опускаются кресла с режиссёром и оператором. Красный и потный, вытираясь полотенцем, устало спрашивает:

— Босс! Это снимать? Никому это не интересно! Давай сделаем перерыв? Я не могу больше.

— Не интересно? Миша, тебе интересно? И мне интересно. — Хозяин в белом костюме пожал плечами и поднялся с места: