Никчемный человек, надев венец,
запомнил все – особенно начало:
где он родился, кто его отец,
какая сволочь на него стучала.
Он мог сказать, что жизнь – кусок дерьма,
а человек – животное. Искусство?
Забудь искусство, люди без ума –
ничто заменит пагубные чувства.
На улице стоял уже февраль,
на горизонте солнце догорало,
а он так долго всматривался вдаль,
завинчивая тело в покрывало.
Ему казалось, что земля – вокзал,
а люди все – животные ковчега,
которым кто-то где-то там сказал,
спасти от горя гниду-человека.
Но в час заката он смотрел в окно,
зачем-то издавая вздох тяжелый.
А ночь меж тем сужается в пятно,
взамен оставив воздух напряженный.
Но как же так, он думал, что Земля –
всего лишь кал… Мусоля сигарету,
он выкрикнул, почесываясь: «Бля!
как жалко, что людей счастливых нету!»
* * *
Август успел сгореть,
оставив прощальный пепел;
хрустит под ногами медь –
конец октября – не светел.
Город не стал мне чужд,
но виден предел территорий,
оттуда доносится чушь,
как запах – там крематорий.
Август уже погас,
и пепел отправился в почву,
пел ветер прощальный джаз,
а дождь мне твердил, что порчу
я перспективу их.
Счастливым я был, но осень
меня изменила вмиг –
случилось вечером… в 8…
Стоит ли звать Хандру?
Мой переизбыток лета
попал случайно в дыру,
пропал евреем в гетто.
Стой и в лицо всмотрись,
я не избегаю пауз, –
но мне б устремиться ввысь,
взлететь, не оставить казус,
дабы пуститься впрыть
от суетных дней, ведь пепел
мог тело мое облепить,
когда человек не светел.
* * *
Как всегда, после стольких скитаний
возвращаюсь, как прежде, назад,
обменяв на шаги расстояний,
как в бреду то ли рай, то ли ад.
В перерыв разразится истерика,
чтоб понять, наконец, – не видать
очертаний песчаного берега,
по которому водит нас мать.
Этот глупый маршрут отразится
в моих мыслях, как горький недуг, –
потому перелетная птица
завершает свой начатый круг,
потому от Харибды до Сциллы
расстоянье всего один шаг, –
чтоб достойным дойти до могилы,
не упав перед этим в овраг…
МЕЛАНХОЛИЧНЫЙ ГОРОД
I
Меланхоличный город ночью обрел покой…
Стеклопакет закрой, чтобы не слышать вой –
за перспективой метра –
призыв холодного ветра.
Снова твержу: с одиночеством я на «ты»;
оно уже поминутно оставляет свои следы –
неважно, как и где,
главное, что в тебе.
Снаружи от всех закрыт, а изнутри ты – полый –
зная, что гнев – разъяренный Цербер, который
вот-вот сорвется с цепи,
слышу: ты ее закрепи –
потуже, вяжи узлом, приколоти, спаяй,
дабы в пустом пространстве не раздавался лай,
рвущийся изнутри,
не зная, что впереди…
Мне бы взглянуть на себя, подойти бы ближе…
Правда, мой внутренний бес запрятан в нише –
пячусь назад всем телом –
справиться б с этим гневом.
II
Меланхоличный город ночью обрел покой…
Днем неустанно ветер шуршал листвой;
к вечеру все изменилось,
когда подступила сырость.
Во избежание ора, точно ночной пожар –
в ужасе вырываюсь, я – беспринципный клошар.
На улицу сделал шаг,
где правит холодный мрак.
Волны бегут гуськом. Набережная молчит.
Цербер был для меня, как титановый щит.
Все, что осталось здесь, –
дни свои перечесть.
Я всегда обсуждаемый в обществе Нигде и Никем,
гортань полна недосказанности, карман мой нем,
внутренне опустошен –
неужто мой гид Харон?
И если выход один, то – побег. Я не Кафка на пляже.
Напролом не иду – три старухи запутались в пряже.
Я иду, заглушая гнев, –
одиночество преодолев.
III
Меланхоличный город ночью обрел покой…
Не оборачивайся, лучше глаза закрой.
Зачем устремлять свой взор
в прошлое? – как в коридор.
Ты так мало прошел, что уже «маршрут перестроен».
Дельфы стали табу? – я иду не герой и не воин.
Вся одежда промокла насквозь.
Но куда мне теперь? – на авось
не решаюсь идти. Темнота будоражит сознанье.
Расступись темнота! – впереди ты для нас осязанье,
когда человек одинок
или античный рок?
И если на то пошло, вопрос: что такое смерть?
Старуху с клюкой, цикличность, тартар… – нельзя узреть.
Позади тебя – тяжкий груз,
смерть впереди – искус.
Смерть – движение вверх или вниз? – спорить не ссыте, но
вокруг тебя и внутри тебя – почему-то все относительно.
Смерть для нас темнота, –
но она в слепоте не та.
* * *
Отражается в речи воинственной –
в смолянистой сибирской груди –
громкий гам, чтоб до боли неистовой
нам чуть-чуть оставалось дойти.
Вся земля под ногами истопчется,
и трава вся покроется льдом.
Только песня – тугая пророчица –
диким гулом несется в мой дом.
В ДЕЛЬФАХ
«Зачем ты сюда явился? Что тебе нужно здесь?
Мы чужаков не любим, лучше ответь, как есть!
Кем ты себя считаешь? – путник, воин иль раб? –
вид твой слегка забавляет, что до нутра – ты слаб».
«Я – пустынный щербатый берег, что видать вдали…
Взглянув на морскую гладь, увидишь, плывут корабли.
Бухта уже переполнена, будто пасхальный храм,
в трактире не отдохнуть, там воцарился бедлам.
Я изнемог в пути. Свет маяка погас,
если и есть светила, то это ночной Пегас».
«Ты заблудился, странник. Твой растерянный взгляд
предательски выдает, словно ты принял яд.
Что тебя напугало? Что ты ищешь? – ответь».