«Противоядие. Меня напугала смерть».
«Видел ли ты ее?» – «Да, и она страшна,
что до звуков ее, то порою она слышна.
Я не пойму никак. Кто она? Наверняка,
жизнь муравья зависит от моего башмака.
Мы задираем голову, чтобы найти ответ
в звездах, поскольку они старше многих планет.
Они неустанно молчат, мы же смотрим на плод.
Ждем. На девятый месяц наступит схождение вод.
Капля в утробе – жизнь. Капля в дальнейшем – сверток.
Разума не было до – до конфетных оберток.
Так мы с вами живем, а как распахнется земля,
сразу же мечемся пешкой, чтоб избежать ферзя.
Я знаю, что я умру, я знаю, что все умрут.
Пугает меня, что семя знает отцовский труд.
Но я не знаю, не вижу, не слышу другого движения,
за которым бы ясность предстала до моего рождения.
Мне остается последний переступить рубеж –
в 25 неустанно мыкаюсь, будто я Гильгамеш».
«Речь твоя хороша, сияет натертым червонцем,
но двуногому не дано птицей парить под солнцем.
Орфей бы не оглянулся, Сизиф не катил бы камень,
Прометей бы не даровал людям чудесный пламень.
Ты бы не знал их имен, если б не злая участь.
Они поплатились вдвойне, – веками за это мучась.
Взгляни на морской пейзаж. Борей, Сирокко, Муссон…
разница не в ветрах – они дуют со всех сторон.
Действие ветра – дуть, дабы создать волну,
та в свою очередь считает богиней Луну.
Ты же, взглянув на берег, видишь за линией край».
«Но я не знаю порой: Неведенье – Ад или Рай?»
«Прошлое – наша память. Будущее – под вопросом.
Настоящее между ними пользуется бо́льшим спросом.
Рождение, Жизнь и Смерть – циклы нашей Вселенной.
Смысл бытия, как сердце, бьется в груди сокровенной».
* * *
Я, как прежде, один. Я, как прежде, смотрю на движение
той далекой Луны, что являет собой отражение
одиночества. Я побежденный лежу на ристалище.
Обезумел ли я? Все никак не найду я пристанище.
Я, как прежде, один – прерывал лицемерные действия
той нелепой актерской игры, чтоб потухли созвездия.
В ней присутствует ложь, как присутствует в осени aurum.
Как и прежде, один… Одиночество – это террариум.
За вселенским пространством блуждает остаток молчания.
Неужели в груди не покой, а одно – одичание?
Вспоминаю те дни, что окутаны звуком события.
Не тревожусь, не жду, не надеюсь, – за звуком – наитие.
Это я бормочу неустанно молитву призывную,
или ветер лихой посвящает мне песнь заунывную?
Может, звуки его так похожи на речи хвалебные? –
столь неясны они, что мерещатся воды целебные.
И вода ни Живая, ни Мертвая, – что невозможного? –
это Лета с Эвноей – всего лишь подобие прошлого.
Окунуться бы в них с головой, только что-то тревожное
подступает ко мне – слышу в адовом крике безбожное.
Я, как прежде, один. За спиной моей громкие возгласы
утопают во мгле, оставляя могильные образы.
Я когда-то считал, одиночество – это идиллия.
Как и прежде, один, не могу отыскать я Вергилия.
Я, как прежде, один. Кто поможет пройти эти тернии?
Я, как прежде, один. И, как прежде, живу я в презрении.
* * *
Проделав часть пути с обманчивой тоской,
он поспешил взглянуть на внутренний покой –
дыхание его подчас давало сбой,
и перемену чувств он сравнивал с золой;
земная суть, как Лес, представилась в слезах –
все то, во что он верил, вдруг превратилось в прах,
развеянный в груди, оставленный в стихах;
и, задирая голову, он видит в облаках
лишь экзистенциальность как истинный маршрут
существования, которому капут
когда-нибудь настанет – незнания грызут,
а тело цепенеет за несколько минут;
запутанные мысли его вели к огням,
что в сердце возгорали, но подступить к ручьям
смирения – не мог, как бык он был упрям,
однако с легкостью он все послал к хуям;
глазами Данте он смотрел на темный Лес,
но долго он молчал, отыскивая срез,
бросая взгляд вперед, как хищник или бес,
когда на звездном небе воспрянул Геркулес –
и он шептал устами: «Ну где же Проводник?» –
услышав тишину, он вмиг к земле приник,
увидев темноту, он выдал хриплый крик,
и в то же время он своим умом постиг,
что Проводник давно присутствует: «Смотри, –
он говорит себе, почувствовав в груди
Свободу и Покой, что глушат бунтари, –
я здесь, в твоей груди – я запертый внутри».
БЕРЕГОВАЯ ЛИНИЯ
Сбежав по лестнице крутой,
ты оказался уязвимым.
«Куда теперь? – звучит вопрос, –
мне отовсюду быть гонимым».
Как скрип безвыходных дверей
подчас пугает непомерно,
оставив лестничный пролет, –
ты все же двигаешься нервно
вдоль темных улиц. За углом
метро, бордель, напротив церковь,
береговая линия
для устремлений фейерверков.
С какой поры ты чужд всему?
Неужто жизни за пределом
не существует? Каково
быть в мире инородным телом?
Вокруг тебя соткался мрак –
блестит отчаянье в зазоре,
что служит признаком: тебя
на берег выблевало море.
Ты бьешься рыбой, чуть дыша,
трусливо отступают волны,
оставив бренность позади.
Твои позывы к смерти склонны,
но устремляя взгляд вперед,
ты чувствуешь во всем свободу, –
уже как птица ты паришь,
стремясь всем телом к Небосводу.
СВЕЧА
Свеча. Свеча. Гори, свеча!
Тебе дано гореть!
Пусть воск оплавится, крича,
но ты забудь про смерть.
Окутай нас своим теплом.