Берестяная грамота

Иван Фридрихович вынул платок и бумагу, выданную Черепом — Клюге, протёр пенсне и, положив платок на стол, протянул своё удостоверение офицеру.

— Липа это, герр лейтенант! — рванулся к офицеру Подсадила. — Это партизан! Я сам видел его в партизанском штабе вместе с вот этим комсомольским секретарём!.. — Злобно крикнул Ивану Фридриховичу: — Думал меня чекистам отдать, да сам же со своим комсомольским коммунистом и попался! Десятерых уложил твой коммунист, а сам живым не дался. Но ничего, они его и мёртвого вместе с тобой вздёрнут на виселицу!

Офицер заложил руки в лайковых перчатках за спину.

— Значит, этот человек вы никто не знайт? — показал он на Ревка. — Тогда другие будут знайт. А фас будет вешайт.

И офицер приказал Ивану Фридриховичу следовать за жандармами.

— Господи! — всплеснула руками Лукерья Ильинична, когда все вышли из комнаты. — Мой младшенький, Федя, был его дружок. Ревок, значит, в Дедкове по комсомолу, а мой здесь, в Любезне… У нас часто бывал. И вот как свиделись с тобой, родненький, в последний раз…

Лукерья Ильинична заплакала и обняла Зину.

— Как же я-то могла о тебе плохое подумать?

Зина тоже заплакала. Но тут же вскочила и взяла со стола платок Ивана Фридриховича. Из платка выпал бланк, заполненный на Гертруду Готман. Она схватила бумажку и подумала: «Это Иван Фридрихович нарочно оставил. Он меня спас. Теперь я одна могу довести дело до конца».

К дому снова направились солдаты.

— Раус! Выходи! — крикнул один из них, стукнув в окно.

— Сиди, не выглядывай! — приказала Зине Лукерья Ильинична, закутываясь в платок. — Если что, мешок с деньгами в погребе.

Зина шмыгнула в соседнюю комнату. Она выглянула из-за шторы на улицу. На дороге стояли сани.

К саням подогнали старуху с двумя детишками лет восьми и десяти. Она посмотрела туда, куда ей показывал офицер, и отрицательно мотнула головой. Потом ей указали на Ивана Фридриховича, который стоял рядом с санями. И опять тот же жест. Подвели ещё двоих — мужчину и женщину. И те, постояв у саней, пожали плечами.

«Ревка и Ивана Фридриховича хотят опознать! — догадалась Зина. — Чтобы кто-то ещё подтвердил донос Подсадилы, что Ревок и Иван Фридрихович — заодно. Неужели кто-нибудь струсит и выдаст? Их ведь все в районе знают».

«Люди подходили, но ни один не признал убитого. Это было молчаливое прощание с комсомольским вожаком, коммунистом и партизаном. И никто не выдал Ивана Фридриховича, стоявшего без шапки, со связанными руками.

Зина привстала на цыпочки, осторожно приоткрыла форточку, и сразу в комнату ворвался резкий крик офицера:

— Спрашивайт ещё раз: кто знайт партизана и кто знайт этот старик?

Толпа замерла.

— Кто тебя посылайт? — крикнул офицер Ивану Фридриховичу.

Иван Фридрихович стоял прямо, лицо его было сурово и неподвижно. Только лёгкая седая прядка волос колыхалась от порывов ветра.

— Считайт три!.. — взвизгнул офицер. — Кто тебя посылайт Любезна?.. Раз!

Офицер раздражённо хлестнул перчаткой по своим сапогам, потом ещё и ещё раз.

— Вешайт! — закричал офицер. — Именем германской армии — вешайт!

На Ивана Фридриховича сзади навалились жандармы, и в это время он что-то сказал по-немецки.

— Люди русские, советские люди! — обратился ко всем Иван Фридрихович. — Наверное, многие из вас знают меня. Да, я немец. Но я сказал сейчас фашисту: я советский человек, а они палачи и фашисты. Так бейте же их, люди!..

И снова сказал что-то по-немецки. Офицер выхватил пистолет.

Зина отпрянула от окна и услышала два — один за другим — выстрела.

Опрометью бросилась она в подвал и выволокла мешок. Накинула пальто, платок и выскочила во двор.

«Сейчас, только сейчас! — сказала она себе. — Там, на площади, наверное, все солдаты, которые есть в посёлке. Пока они разберутся, я уже буду за оврагом. Только скорее, скорее!..»

Сколько она ползла с тяжёлым мешком, Зина не помнит. Давно уже стемнело, холод прожигал насквозь. Пальто и мешок намокли, были покрыты грязью. Но особенно жгло руки, изрезанные колючими комьями снега. Зина выбилась из сил. И вдруг услышала голос Серёжи:

— Зишь, вставай! Это я… Это мы…

Открыла глаза и увидела над собой Серёгу и Калачёва.

— Одна? — спросил Калачёв, прижимая закоченевшую Зинаиду к своей груди.

Зина, уткнувшись в тёплый мех калачёвского полушубка, громко зарыдала…

Часть вторая

«ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОДЕРЖАТЬСЯ!»

Положение в районе с каждым днём становилось всё опаснее. Ефрейтор, которого взяли под Любезной, рассказал: переброшены гарнизоны из Жуковки и Дубровки, чтобы захватить или зажать в кольцо Дедково.

— Видал, какие храбрецы? — сказал Калачёв Михаилу Алексеевичу, корреспонденту из Москвы. Или «захватить», или на крайний случай «взять в кольцо»! Понимают, что мы крепкий орешек. Ты уж так и передай на Большой земле командованию: пусть бьют их крепче на фронте. А мы не отдадим фашистам город. Дудки!

Михаилу Алексеевичу вышел срок улетать на Большую землю. Надо было доставить в Москву статью для газеты о партизанском крае и отвезти миллион двести тысяч рублей, собранных для танковой колонны.