Берлин, Александрплац

Надо придумать что-нибудь новенькое. Надо бы затеять что-нибудь с Францем. Теперь этот осел опять расхаживает с сияющей мордой и хвастает своей невестой, как будто у него есть чем хвастать. А не отбить ли ее у него? Нет, уж больно противна она была в тот раз со своими слюнями.

Жестянщик, Маттер по фамилии, известный полиции под именем Оскар Фишер, делает крайне удивленное лицо, когда Рейнхольд спрашивает его о Соне. Тот так-таки напрямик справляется у него о Соне, и Маттер без дальнейших отговорок признается ему, коли знаешь, так чего уж там, во всем. Тогда Рейнхольд берет Маттера одной рукой за талию и спрашивает, не согласился ли бы тот уступить ее для небольшой экскурсии. При этом выясняется, что Соня принадлежит Францу, а вовсе не Маттеру. Ну, в таком случае Маттер мог бы уговорить девицу прокатиться с ним, с Рейнхольдом, на автомобиле, в Фрейенвальде[640].

«Это ты спроси у Франца, а не у меня». – «С Францем я не могу об этом говорить, с ним у меня старые счеты, а ей я, по-видимому, не нравлюсь. Я уж заметил». – «Ну нет, на это я не согласен. Может, я сам ее хочу?» – «Пожалуйста, сколько угодно. А мне бы ее только на одну поездку». – «Что касается меня, Рейнхольд, ты можешь иметь хоть всех женщин на свете, в том числе и эту, но откуда ее взять, чтоб не украсть?» – «Да ведь с тобой же она гуляет. Послушай, Карл, а если ты получишь от меня коричневую тряпку?»[641] – «Гони монету».

Двое синих шупо сели на камень и стали спрашивать всех, кто проходил мимо, останавливая все машины: не видел ли кто человека с желтым цветом лица и черными волосами? Такого, говорят, человека они как раз разыскивают. Что он натворил или еще натворит – им неизвестно, но об этом можно прочесть в хронике происшествий. Однако никто такого человека не видел или будто бы не видел. Тогда оба шупо идут дальше по аллее, и к ним присоединяются двое «быков».

В среду, 29 августа 1928 года, после того как этот год потерял уже 242 дня, и ему уже немного остается терять – а дни эти бесповоротно уплыли за некоей поездкой в Магдебург, за поправкой и восстановлением здоровья, за привыканием Рейнхольда к шнапсу, за внезапным появлением Мици, а потом Пумсовы ребята совершают свой первый взлом в этом сезоне, и Франц снова являет картину лучезарного покоя и полнейшей безмятежности, – жестянщик отправляется с крошкой Мици за город. Ему, то есть Францу, она сказала, что едет со своим покровителем. Почему едет, она и сама не знает. Она только хочет помочь Францу, но как – понятия не имеет. Ночью ей приснился сон, будто их, то есть ее и Франца, кровати стоят в чистой комнате квартирохозяев под висячей лампой, и вдруг портьера на двери начинает шевелиться, из-за нее медленно вылезает что-то серое, какой-то призрак, и входит в комнату. Мици вскрикнула и – проснулась. Франц крепко спал рядом с нею. Я помогу ему, с ним ничего не случится, она снова легла, смешно, как наши кровати катятся вперед в хозяйскую комнату.

Р-р-р-аз – и они уже в Фрейенвальде, хорошо в Фрейенвальде, это курорт, с красивым садом, с усыпанными желтым гравием дорожками, много по ним ходит всякого народу. Кого-то наша парочка встретит там сразу после того, как она пообедает на открытой террасе рядом с кургаузом?

Землетрясение, молнии, молнии, гром, взорванные железнодорожные пути, разнесенный в щепы вокзал, грохот, дым, смрад, все погибло, удушливый газ, ничего не видать, удушье, раздирающие крики… я твоя, ведь я же вся твоя.

Пускай подходит, пускай сидит, я его не боюсь, вот не боюсь, могу спокойно смотреть ему в лицо. «Это фрейлейн Мици, ты уже знаком, Рейнхольд?» – «Немного. Очень рад, фрейлейн».

И вот они сидят в саду кургауза в Фрейенвальде; кто-то в помещении великолепно играет на рояле. Мици сидит в Фрейенвальде, и Рейнхольд – против нее.

Землетрясение, молнии, удушливый газ, все погибло, а как хорошо, что мы встретились, уж я его обо всем выспрошу, обо всем, что было у Пумса и что там делает Франц, с этим человеком всего можно добиться, если как следует раздразнить, разжечь его, тогда он сам в руки дастся. Мици замечталась о том, как счастье ей благоприятствует. Из зала доносится пение: Скажи мне oui, дитя, по-французски скажи да, хоть по-китайски, хоть по-русски. Скажи как хочешь, безразлично, – любовь ведь интернационалистична. Скажи хоть в нос, скажи обиняком, скажи в экстазе или же тайком, скажи oui, скажи yes, скажи да, и все, что хочешь, дам тебе тогда![642]