Берлин, Александрплац

«Ах, не так крепко, Рейнхольд». Я уже слабею; если я не соберу все свои силы, я погибла. «Мици!» Он подмигивает ей снизу вверх, не отпускает ее: «Ну что, Мици?» – «Ну что, Рейнхольд?» – «Что ты на меня так смотришь?» – «Послушай, это нехорошо с твоей стороны, что ты со мной делаешь. Сколько времени ты уже знаком с Францем?» – «С твоим Францем?» – «Да». – «Твоим Францем, да разве он еще твой?» – «А то чей же?» – «Ну а я кто же?» – «Как так?» Она хочет спрятать лицо у него на груди, но он с силой приподымает ей голову: «Скажи, кто же я-то такой?» Она прижимается к нему, старается заткнуть ему рот, Рейнхольд снова разгорается, ах, к нему она ведь тоже не совсем равнодушна, ах, как он потягивается, как он весь пылает. И нет таких потоков воды, нет у пожарных мощных шлангов, которыми можно было бы это залить, жар выбивается из самой середины, растет изнутри. «Ну все. А теперь пусти». – «Чего же ты хочешь, детка?» – «Ничего. Быть с тобою». – «Вот видишь. Я тоже твой, не так ли? А что, ты с Францем поругалась?» – «Нет». – «Да уж признайся, что поругалась». – «Говорят тебе, нет. Лучше расскажи мне что-нибудь про него. Ты ведь его давно уже знаешь». – «Ничего я не могу тебе о нем рассказать». – «Ну да!» – «Ничего не расскажу, Мици».

Он грубо хватает ее, валит наземь, она борется с ним. «Не хочу, не хочу». – «Ну, не упрямься, детка». – «Я хочу встать, здесь еще выпачкаешься». – «А если я тебе что-нибудь расскажу?» – «Тогда – другое дело!» – «Что мне за это будет, Мици?» – «Что хочешь». – «Все?» – «М-м-м – посмотрим». – «Все?» Их лица – вплотную друг к другу, пылают: она ничего не отвечает, сама не знаю, что сделаю, в его голове что-то мелькает, обрывки мыслей, нет, беспамятство.

Он подымается, надо вымыть лицо, фу, что это за лес, в самом деле, только весь выпачкаешься. «Так и быть, расскажу я тебе кое-что про твоего Франца. Я его уж давно знаю. Это, понимаешь, номер. Познакомился я с ним в пивной на Пренцлауераллее. Прошлой зимой. Он торговал газетами и был дружен с одним, как его? – да, с Мекком. Вот тогда я с ним и познакомился. Потом мы с ним часто бывали вместе, а про девчонок я тебе уж рассказывал». – «Значит, это правда?» – «Еще бы не правда! Только он дурак, этот Биберкопф, ужаснейший дурак. Хвастаться ему тут нечем, все шло от меня. А ты думала, что это он мне сплавлял своих женщин? Ах, боже мой, его женщины! Нет, знаешь, послушать бы его, так мы бы давно уже пошли в Армию спасения, чтоб я там исправился». – «А ты не желаешь исправиться, Рейнхольд?» – «Нет, как видишь. Со мной ничего не поделаешь. Какой есть, такой есть. Уж это вернее верного, все равно что аминь в церкви, и тут ни черта не изменишь. А вот в нем, Мици, ты кое-что можешь изменить. Подумать только, что он – твой кот, ведь ты же лакомый кусочек, детка. Так как же это ты откопала себе такого дядю, однорукого, ты, такая красивая женщина, ведь ты можешь иметь хоть целую сотню». – «Полно чепуху молоть». – «Ну конечно, любовь слепа на оба глаза, но все-таки я тебе скажу… Знаешь, чего он у нас теперь хочет, твой кот-то? Он теперь хочет разыгрывать важного барина. Именно у нас! Сперва он хотел посадить меня на скамью кающихся, в Армии спасения, но это ему не удалось. А теперь». – «Нет, не надо его ругать. Не желаю слушать». – «Ну да, ну да, знаю, это твой милый Франц, твой Францекен, все еще? А?» – «Ведь он же тебе ничего не сделал, Рейнхольд».

Всему свое время, всему, всему. Ужасный человек этот Рейнхольд, пусть он меня отпустит, ничего я больше не хочу от него узнать, ничего ему не надо мне рассказывать. «Это верно, он нам ничего не сделал, да оно и не так просто, Мици. А только уж и тип тебе попался, Мици. Он тебе, например, рассказывал про свою руку? Что? Ведь ты его невеста, или была ею, по крайней мере! Ну, иди сюда, Мицекен, ты моя милая, ты мое маленькое сокровище, не ломайся, пожалуйста». Что мне делать, не хочу я его. Свое время, чтоб посадить и чтоб истребить, зашить и разорвать, плакать и плясать, горевать и смеяться. «Ну иди же, Мици, на что он тебе сдался, этот олух? Ах ты моя красотка. Да не кобенься. Хоть он и твой, все-таки ты же не графиня какая-нибудь. Радуйся, что ты от него отделалась». Радуйся, чего ж тут радоваться? «А он пусть себе скулит, его Мици тю-тю, была да сплыла». – «Да будет тебе, и не тискай ты меня так, я ведь не железная». – «Вижу, что не железная, а вся мягонькая, Мицекен, дай мне сюда свою мордашку». – «Да что это такое, в самом деле? Говорят тебе, не лапай. Что ты себе воображаешь? С каких это пор я твоя Мици?»