Берлин, Александрплац

И вот они сидят вчетвером у сторожа в конторе и пьют кофе, каретник, как самый хитрый, заговаривает сторожу зубы, а в это время те двое потихоньку смываются, работают. Сторож то и дело порывается встать, чтобы сделать обход, и ничего не хочет знать о каком бы то ни было деле, наконец каретник ему говорит: «Да оставь ты их в покое; раз ты ничего не заметил, то с тебя и взятки гладки». – «Что значит: ничего не заметил?» – «Знаешь, что мы сделаем? Я тебя свяжу, будто на тебя напали, ведь ты же старик, где ж тебе справиться, если, например, я сейчас действительно накину тебе на голову большой платок, то ты и ахнуть не успеешь, как у тебя будет кляп во рту и ноги связаны». – «Шутишь?» – «Шучу, шучу! А только ты все-таки не ломайся, с какой стати ты дашь проломить себе голову ради такого богача, ради этого борова откормленного? Давай выпьем-ка еще кофею, а послезавтра мы рассчитаемся, напиши вот тут, где ты живешь, поделимся с тобой по-братски, честное слово». – «Сколько ж это на брата получится?» – «Зависит от того, что возьмем. Сто марок тебе уж во всяком случае обломятся». – «Двести». – «Идет!» Затем они закуривают, допивают кофейник, связывают товар. Теперь бы надежный автомобильчик. Жестянщик звонит по телефону куда надо, им везет, полчаса спустя своя грузовая машина пыхтит уже внизу у дверей.

Ну а теперь – пошла потеха: старик-сторож садится в кресло, каретник берет кусок медной проволоки и связывает ему ноги, не очень туго, потому что у старика расширение вен и ноги у него очень чувствительны. Руки ему обматывают телефонным проводом, и вот все трое начинают издеваться над стариком, спрашивают, сколько он хочет получить: может быть, триста или триста пятьдесят? Потом приносят две пары брюк для мальчиков и летнее пальто попроще. Брюками привязывают сторожа к креслу. Тот говорит, что уже довольно. Но его дразнят еще больше, а когда он вздумал было огрызнуться, ему закатывают пару плюх, и не успел он опомниться, как ему уже обмотали голову этим самым пальто, да еще предосторожности ради обвязали его полотенцем. Товар преспокойно выносят в автомобиль. Каретник пишет на куске картона: «Осторожно! Не садиться!» – и нацепляет это объявление сторожу на грудь. Затем – прощайте, не поминайте лихом! Давненько не добывали мы денег с такой легкостью.

Сторожу становится страшно, и он весь кипит от злости в своих путах. Как бы выбраться из этого положения? А кроме того, грабители забыли запереть за собою дверь, ведь могут войти другие и тоже поживиться. Рук ему никак не высвободить, но проволока на ногах распускается, только бы что-нибудь видеть. Старик сгибается в три погибели, ступает маленькими шажками, пробирается с креслом на спине, как улитка со своим домиком, наугад через всю контору, руки крепко прикручены к туловищу, ни за что их не распутать, да и толстого пальто с головы не снять. То и дело на что-нибудь натыкаясь, он добрался наконец до двери в вестибюль, но в дверь пролезть не может, и вот он входит в раж, отступает на шаг, а затем со всей силой дубасит креслом вперед и боком в дверь. Кресло держится, не сползает, но дверь трещит вовсю, так что гул разносится по всему дому. Ничего не видя перед собой, сторож топчется на месте и знай бухает в дверь, должен же в конце концов кто-нибудь явиться, освободить несчастного, погодите, сволочи, будет вам, вот только бы освободиться от пальто, он кричит караул, но его не слышно, мешает пальто. Впрочем, шум продолжается не больше двух минут, просыпается хозяин, со второго этажа тоже сбегаются люди. А старик как раз в этот момент валится в кресло и свисает на бок, в обмороке. Вот гвалт-то поднялся, ай, батюшки, ограбили, ай, сторожа связали, а почему берут в сторожа такого старика, непременно хотят наводить экономию, экономят там, где не надо.

Ликование маленькой шайки.

На кой черт нам теперь Пумс и Рейнхольд и вся эта компания?

Дело налаживается, но совсем иначе, чем они думают.

Дело налаживается, Карлушка-жестянщик засыпается и выкладывает все