Берлин, Александрплац

Вот и лес, он стоит в осеннем уборе, светит солнце, верхушки деревьев не шелохнутся. «Надо идти вот в этом направлении, у него был карманный фонарь, найти будет нелегко, но если я то место увижу, то сразу узнаю, это была прогалина, а на ней совсем покосившаяся ель и шалаш». – «Шалашей тут много». – «Погодите-ка, господин комиссар. Кажется, мы зашли слишком далеко, от гостиницы это было не дальше как минутах в 20 или 25 ходьбы. Так далеко это, во всяком случае, не было». – «Но вы же говорили, что бежали?» – «Да, но только в лесу, по дороге мы, конечно, не бежали, это показалось бы подозрительным».

А вот и прогалина с покосившейся елью, все осталось так, как было в тот день. Я – вся твоя, а сердце ее убито, глаза убиты, уста убиты, не пройтись ли нам еще немножко, ах, не жми так крепко. «Видите черную ель? Тут оно и есть!»

Ехал отряд всадников на низкорослых гнедых лошадках, ехал издалека. Всадники все время расспрашивали про дорогу, пока не добрались до воды, до большого озера, там они спешились, привязали коней к развесистому дубу, а сами пали ниц на берегу озера и стали творить молитву, потом раздобыли лодку и переправились на другую сторону. Они воспевали озеро, они обращались к нему с речью. Но не клад искали они в этом озере, они хотели только поклониться ему, великому озеру, потому что вождь их покоился на дне его. Вот почему тут эти люди[668].

Полицейские захватили с собой заступы, Карл-жестянщик походил, походил и наконец указал место. Они вонзили туда заступы и сразу же заметили, что почва рыхлая, стали забирать глубже, выбрасывая землю из ямы, ясно, тут уже копали, в земле попадались еловые шишки, Карл стоит и смотрит, смотрит и ждет. Ведь это ж было тут, вот на этом самом месте, тут-то они девчонку и закопали. «На какой глубине вы ее закопали?» – «С четверть метра будет, не больше». – «Тогда мы должны были бы ее уже найти». – «Да я знаю, что это тут. Ройте глубже». – «Ройте, ройте. А если тут ничего нет?» Почва вся перерыта; из глубины выкапывают зеленую еще траву, значит тут кто-то копал не дальше как сегодня или вчера. Ну теперь-то она должна вот-вот показаться, Карл все время зажимает себе нос рукавом, ведь она, наверное, уже совсем разложилась, вон сколько времени с тех пор прошло, да и погода стоит мокрая. Один из тех, что работают в яме, вдруг спрашивает: «А какое на ней было платье?» – «Темная юбка и розовая блузка». – «Шелковая?» – «Может быть, и шелковая. Во всяком случае, светло-розовая». – «В таком роде?» В руках полицейского кусочек кружевной оборки, она вся в земле выпачкана, но видно, что розовая. Полицейский показывает свою находку следователю. «Может быть, это от рукава?» Копают дальше. Ясно: тут что-то лежало. Вчера или даже, пожалуй, сегодня тут кто-то работал. Карл стоит как громом пораженный; значит, так оно и есть, значит, Рейнхольд почуял опасность, вырыл труп и, вернее всего, бросил его куда-нибудь в воду, ай да молодец! Следователь совещается в сторонке с комиссаром, разговор у них долгий, комиссар что-то записывает в книжечку. Затем они втроем возвращаются к машине; один полицейский остается на месте.

По дороге следователь спрашивает Карла: «Стало быть, когда вы явились, девушка была уже мертва?» – «Да». – «Как вы это докажете?» – «А что?» – «Как – что? А если ваш Рейнхольд скажет, что это вы ее убили или помогали ему убивать?» – «Тащить я ему действительно помогал. С чего мне убивать эту девушку?» – «Да с того же, с чего он ее убил, или предположительно убил». – «Но ведь я же вовсе и не был с нею в тот вечер». – «Зато вы были с ней днем». – «Да потом-то я с ней ведь не был. Потом-то ведь она была еще жива». – «Во всяком случае, вам трудно будет доказать свое алиби».

В автомобиле следователь снова обращается к Карлу: «А где вы были вечером или ночью после этого дела с Рейнхольдом?» Ах ты, чтоб тебя, ну да уж пойдем вчистую! «Я уехал за границу, он дал мне свой паспорт, я и уехал, чтобы, если дело откроется, я мог доказать свое алиби». – «Странно, очень странно. А зачем вы вообще это сделали, ведь это же черт знает что, разве вы были такими друзьями?» – «Отчасти. А кроме того, я бедный человек, а он дал мне денег». – «Что ж, теперь он уже больше вам не друг? Или, может быть, у него больше нет денег?» – «Он – мой друг? Нет, господин следователь. Вы же знаете, почему я здесь сижу, за дело со сторожем и так далее. Это он меня продал».