Берта Исла

А вот Томас соблазну похвастаться не поддавался. То есть он выполнял приказ, но никому не открывал ни истинную цель своих поездок, ни пункты назначения, ни суть заданий, ни имена людей, с которыми ему приходилось сближаться – возможно, чтобы погубить их. Полагаю, он никому этого не рассказывал, поскольку не доверял даже мне, хотя я, судя по всему, была единственной, кто знал о роде его занятий, по крайней мере единственной в Мадриде; я была единственной, кого он поставил в известность о своей двойной жизни, когда его вынудили к тому обстоятельства и надо было избежать ненужных подозрений и прочих неприятностей – ведь я могла начать шпионить за ним или рыться в его вещах. И мы договорились: я не стану задавать вопросов о той части его жизни, которая проходила вдали от меня, от моих глаз и ушей и которая меня вроде как не касалась; но случались минуты, когда меня распирало от любопытства, я не могла удержаться от вопросов и задавала их то в лоб, то прибегая к разного рода уловкам. (Неуемное любопытство – наше проклятье и главный источник многих бед, даже если мы что-то уже знаем или о чем-то догадываемся, нам этого мало.) Томас сразу же останавливал меня – коротко и вполне предсказуемым образом: “Надо только сказать спасибо, что мне не позволено тебе отвечать. Что существует Official Secrets Act[27] и я подчиняюсь ему” (таким образом он давал понять, что выполненная им работа – дело темное и ею не приходится особенно гордиться), или просто говорил: “Не задавай лишних вопросов. Не забывай про наш уговор”. Или пугал меня, а это самый простой и надежный способ отвязаться как от конкретного человека, так и от толпы: “Если я расскажу тебе что-то, это может навлечь опасность и на тебя, и на детей. А мы ведь ничего такого не хотим, согласись. Нам не нужны новые Кинделаны. Или кто-нибудь похуже, кто уронит зажигалку, а не спрячет ее в карман. Мигель-то свою в конце концов все-таки спрятал… И сейчас наши дети целы и невредимы”.

Но существуют и косвенные способы выставить себя в наилучшем свете, даже если есть веские причины этого избегать. Томас держался твердо, лишнего себе не позволял, но порой ему явно хотелось порисоваться, хотя бы немного поважничать или вызвать у меня каплю сочувствия и заслужить благодарность, ведь, в конце-то концов, это он в основном приносил в дом деньги, много денег, ему платили с каждым разом все больше – это я понимала, и мы жили вполне безбедно. Возвратившись после особенно опасной и успешно проведенной операции, потребовавшей максимального умственного напряжения, он вдруг позволял себе скупые комментарии: “Ты даже представить себе не можешь, как мне на сей раз досталось”. Или: “Я измотан до последнего предела. Мне нужно проспать трое суток, чтобы выкинуть из головы то, что я видел”. Или: “Ты никогда не сможешь понять, как трудно разделаться с теми, с кем надо разделаться, даже если это жизненно важно для нас, а они того заслуживают. А они того более чем заслуживали, эти мерзавцы”. И я всегда попадала в ловушку и сыпала вопросами: “Почему тебе досталось? Что ты видел? С кем тебе пришлось разделаться? Какие еще мерзавцы? Если ты ничего мне не расскажешь, я не смогу тебя утешить. И понять тебя не смогу”.