Беруны. Из Гощи гость

Прошло два года. Все так же за нескончаемыми зимами приходили северные весны, а за

коротким и холодным летом шла осень, ничем не отличавшаяся от зимы с её неистовыми

метелями и неимоверной стужей. Всё было по-прежнему в избе на острове – и без Федора,

как и при Федоре; только просторнее стало на печи да поприбавилось одиночества и грусти.

Тимофеич был всё тот же: всё так же вперял он с морского берега в пустое колышущееся

пространство немигающее око и так же, как раньше, хрипел и при случае жевал губами. Да и

в Степане незаметно было перемен, разве что голосом он как-то приглушился да балагурства

стало в нём меньше. Но зато Тимофеичевы зарубки, которыми были испещрены все стены в

избе, больше всего сказались на Ванюшке. Мальчиком спрыгнул он шесть лет тому назад на

унылый этот берег с уходившей под ногами льдины, и восемнадцатилетним парнем, рослым,

хотя и не совсем складным, сиживал он теперь на камнях, где рядом на холме трепыхалась

вновь привязанная к жерди медвежья шкура. Ванюха подолгу смотрел вдаль затуманенными

глазами, потом сразу срывался с места и быстрее молодого коня носился по берегу, единым

махом пробегая расстояние от наволока до того места, куда морем в давнее ещё, по-

видимому, время нанесло целые горы выкидника. Подбородок и щеки поросли у Ванюшки

какими-то золотистыми кустиками, а длинные светлые его волосы вставали дыбом, когда он

носился по острову, без труда преодолевая валуны и водороины, через которые прядал на

всем скаку. Эта суровая его резвость печалила Тимофеича, но она подчас прибавляла

прежней веселости всё чаще помалкивавшему теперь Степану.

– Ишь, твой-то... что лошак дикий, право слово, – кивал он на Ванюшку, мелькавшего на

высоком утесе. – Что ты с ним поделаешь?.. Ничего ты с ним не поделаешь!

Тимофеич высматривал в отдалении кудлатую голову Ванюшки, а Степан продолжал о

том же:

– Они с Савкой – пара, право слово... Тот тоже в сенях просто мечется; того гляди –

убежит.

В то лето, туманное, но раннее и теплое, они обошли по берегу остров и даже побывали

за горой, застилавшей напротив избы небо. Берег – он тянулся по всему почти острову

однообразный и неприступный. Ледники твердыми реками сползали кой-где в море, везде

валуны и мелкое каменье и немолчный режущий птичий крик. Тимофеич искал чего-то на

берегу, но не находил и, ворча, шел дальше. В одном месте они наткнулись на полянку, по

которой были разбросаны золотые монетки цветущего курослепа; в другом – на рыбий зуб1.

Может быть, ошкуи охотились раньше в этих местах на сонных моржей и здесь же их

пожирали, оставляя после расточительных этих пиршеств одни только драгоценные

несокрушимые моржовые клыки? Тимофеич принес их в избу целую охапку.

Всем троим, да и покойному Федору, когда он в силах был двигаться, давно хотелось

побывать за горой и посмотреть, чего он там все ухтит, как не раз спрашивал до сих пор не

привыкший к этому уханью Ванюшка. Гора за ложбинкой, за черным крестом Федоровой

могилы, вздымалась крутым, остроконечным шлемом, ступенчатым, как оказывалось, когда к

нему подходили ближе. О подъеме на гору нельзя было и думать: крутые каменные ступени

были рассчитаны всеустрояющей природой на шаги великанов. Нигде пока не видно было

овражка или какого-нибудь другого хода, через который мыслимо было бы взять гору какой-

нибудь уловкой, а не бесполезным здесь нахрапом. Но Тимофеич решил пойти горе в обход,

чтобы выйти к ней с противоположного края.

Пространство, занимаемое высотами Беруна, было значительно большим, чем это

казалось при взгляде с моря на горбатый остров, тяжело выпятивший в поднебесье свои

чудовищные рёбра. Пришлось долго карабкаться по утесам, жаться по диким тропкам,

стелющимся у края обрывов, идти гуськом, придерживая за руки друг друга, чтобы очутиться

наконец у широкого оврага, выходившего к морскому берегу, видимо, из самых этих горных

недр. Путники свернули и пошли оврагом, по каменистому дну которого мчались, поминутно

1 Рыбьим зубом называли тогда моржовые клыки.

разбиваясь вдребезги и вновь соединяясь, ревучие водопады, и через огромные каменные

ворота вошли в широкую котловину, потрясшую их необычайностью своею ещё у самого

порога. Сразу могло им показаться, что они ступили на большую площадь мертвого города,

который был словно столицей какого-то могучего, но давно погибшего царства. Мощные

серые многогранные колонны вздымались целыми рощами по площадям и перекресткам

этого обиталища вечных отгулов. Довольно было камушку скатиться вниз по ступеням одной

из гигантских лестниц, как весть об этом бежала по всему как бы в незапамятные ещё

времена обезлюдевшему городу и летела дальше, за пределы его, докатываясь до самой избы

в ложбинке. И ропот водопадов, непрестанно волновавшихся на самом дне, находил себе

отклик в суровых куполообразных чертогах, высившихся там и сям, над обрывами и по