Беруны. Из Гощи гость

медный компас, который он то и дело вынимал из резного костяного ларца, так и показывал:

север к востоку.

Выгорецкий приказчик и сам не спал две ночи. Он как напялил на себя в понедельник

кожан, так и не снимал его и в среду, когда юго-западный ветер сразу стал ещё крепче и начал

рвать в мелкие клочья плотные холстины густого тумана. Вверху, над мачтами, мчались

космы изодранных облаков, и небо стало звездиться там вверху, указуя путь блуждающим в

морях мореходам и торопящимся к гавани кораблям. Никодим снова достал из ларца компас

и полез в карман кафтана, где хранил ветхий, рисованный киноварью, зеленою ярью и

многим чем другим чертеж.

Это был лоскут на диво – яркий, несмотря на всю свою затрепанность, как цветущий сад.

Одна из выгорецких искусниц, набившая руку на рисунках рукописных книг, перечертила

Никодиму на кусок полотна карту Белого и Студеного морей и, пока Никодимушко

рассказывал ей о своих плаваниях, разукрасила ему чертежик цветами и травами, камнями-

самоцветами и изображениями зверей и рыб. Здесь видно было, как у Грумана мечут киты

высоко вверх водометы и как вздымается вода в море, теснимая тяжелым китовым ходом; на

голубых хрустальных горах стояли здесь косматые ошкуи; корабли шли один за другим к

Двинской губе, и архангелогородский собор сиял круглою позолоченною главою. Но ведь

теперь Никодим был не в светелке выгорецкой грамотеи, а в бурном океане! Выгорецкий

приказчик глядел на стрелку компаса и на расцвеченную эту карту и видел только, что лодью

все больше отдирает от Кольских поселков и стойбищ и что если этак будет дальше, то

пригонит их, что ли, к Новой Земле, а то, чего доброго, даже в Америку.

Но всё же этак было и дальше, как ни хотелось Никодиму поскорее обратно к

1 Старообрядцы не курили табаку и презрительно называли «табачниками» никониан, не считавших курение

грехом.

2 Главные пункты жительства выгорецких старообрядцев находились в Данилове и Лексе, но многие селились и

в так называемых скитах – маленьких поселениях, укрытых в лесной глуши.

3 Трудники – монастырские работники.

даниловским рыбникам, к повенецким щам и к рассказам о летних походах и плаваниях.

– Никодимушко! – окликнет его кто-нибудь из выгорецких. – Подь сюда, свет!

Порасскажи-ко, как ходил ты об этом годе и что там у царя Солтана деется...

А деется – там много чего деется. Да, но всё же куда это несет их? И что это за горбатое

облако слева, никак не очерченное на лексинской карте – ни китом, ни ошкуем, ни цветочком

или единой травинкой? Никодим от удивления даже стянул с себя кожан и остался в одном

черном кафтане, длинном, до пят, и застегнутом на серебряные пуговки от ворота и до самого

полу.

XXV. ПАРУС!..

Медведь, точно пригвожденный к скале, оставался на ней всё время, пока Тимофеич со

своими подручными рылись в мусоре среди бревен, раскиданных по всему берегу в этом

месте. И первый спохватился Тимофеич, которому было как-то не по себе без привычной

возни ошкуя по соседству.

– Куда ж это Савка запропал? Не сбежал бы сызнова...

– Сейчас не убежит, – откликнулся из какого-то логова в бревнах Степан. – А убежит, так

всё одно воротится. Лучше нашего не найдет.

Тимофеич выпрямился и стал кликать ошкуя:

– Савка! Савушка! Цав-цав-цав!

Но Савушка не шёл, и Тимофеич стал высматривать его по сторонам, согнув ладонь

козырьком над красными, обветренными глазами. Тимофеич глянул туда, сюда, но до скалы

было далеко, и он не мог разглядеть ошкуя, застывшего там на самой вершине. Он не мог

разглядеть ошкуя, но не мог как следует разглядеть и другого, потому что у него в глазах

замелькали какие-то желтые огненные ножи, и он принялся без толку шарить за пазухой и

жевать пересохшими губами. Старик хотел сказать что-то, но слова не сходили с его уст, и он,

шатаясь, подошел к Ванюшке, внимательно рассматривавшему только что найденный

большущий, но рыжий от проевшей его ржавчины гвоздь.

– Эк гвоздище! – ткнул ему Ванюшка свою находку. – Как поточить, прямо кинжал будет.

Чего ты, тять?

– Парус... – тужился выдавить из себя Тимофеич. – Парус...

Тимофеич стоял перед ним, дрожа, как в лихорадке, и побледневшие его губы беззвучно

шевелились, все силясь вымолвить какое-то слово, очень важное слово, только ему ведомое и

только им понимаемое до конца.

Ванюшка встал и в упор посмотрел на Тимофеича.

– Чего ты?

Старик ткнул рукой в пространство и, спотыкаясь, пошел к воде.

– Степан! – закричал в исступлении Ванюшка. – Стёпуш!

Перепуганный Степан еле выбрался из своего логова между совсем заваливших его

пещерку бревен и бросился к Ванюшке.

– Кто тебя режет тут? Рехнулся ты?

Но Ванюшка забыл даже, что кликал только что Степана. Он стоял на бревнах, раскрыв

рот и выпучив глаза.

Это был парус, конечно, парус, лодейный парус возникал там у небосклона и снова

пропадал за высокою волною. И не один даже, а целых три паруса угадывал там Тимофеич,