Беруны. Из Гощи гость

1 Стольник – старинное придворное звание. Стольники на парадных обедах прислуживали за царским столом.

2 Во дворец.

3 Крайчий – старинное придворное звание, дававшееся особо приближенным к царю лицам. На парадных

обедах крайчий прислужив вал самому царю.

так он к царю.

– Гм... так-так... Ступай!.. Ну, ступай!.. Постой!.. Королевские, говоришь?..

– Королевские.

– Так-так... Королевские... Мудро, мудро!.. Сколь мудро! Ну, ступай, Лаврашка, поди,

куда надобно тебе!.. Королевские!.. Ну-ну!..

И князь Семен снова двинулся по палате бороду свою мять и носом хмыкать.

Князь Иван не приехал и на другой день и на третий. Не приехал и к себе звать не

присылал. Семен Иванович еще выждал и уже без счетов сам наконец собрался к князю

Ивану. В ростепель великим постом, в грязевище по брюхо, захлюпал князя Семена конь с

Лубянки на Чертолье и внес князя Шаховского-Харю в хворостининский двор, знакомый с

давней поры. Но хозяин, как уехал на рассвете, так домой еще и не возвращался.

– Ты, боярина, подожди его в хоромах в княженецких, – посоветовал Семену Ивановичу

распухший чернец в коричневой манатейке, выглянувший из надворной избушки. – Надо

быть, скоро воротится Иван Андреевич... Ибо время приспело сему. . Час сему пришел... Хо-

хо!..

Чернец усмехнулся – должно быть, собственному своему красноречию – и поплелся

неведомо чего ради вместе с Семеном Ивановичем в хоромы. Оба они поднялись по

лестнице, прошли сенями и переходом теплым в столовую и наследили всюду немилосердно.

Первым стал натаптывать в комнатах Семен Иванович. За ним печатал раскосо сапожищами

своими чернец. И уж за чернецом вслед ползла на коленях Матренка с ведерком и тряпкою;

тяжело отдуваясь, растирала Матренка грязь по дубовым брускам, настланным на полу.

Семен Иванович опустился на лавку, на место, на котором сиживал и при старом князе

Андрее Ивановиче. И вспомнил князь Семен черемуховый мед в серебряном петухе и речи,

которые вели они за медом тем. «Кошкины дети пошли ноне в ход, – жаловался тогда старик.

– Кобыльи родичи, литвяки да татаровя»... «Ан и Годуновых - татаровей ноне не стало, –

подумал князь Семен: – все перемучены да в ссылку разосланы. Новаков же, выскочек всяких

и теперь не оберешься. Еще и поболе того расплодилось их: Басманов, польских людей

орда... Всюду новины. Даже тут, в палате хворостининской, и то новины».

Что-то и впрямь не видывал князь Семен в прежнее время у князей Хворостининых

мужиков голых, подобных идолам языческим. А вот и стоят теперь двое на шкафу, часы

серебряные на загорбках держат. И у дверей тоже вот...

Князь Семен подошел к двери, глянул в незавешенное, вопреки тогдашнему обычаю,

зеркало и рассмотрел в нем образ довольно поносный: мятая борода на зеленом лице и в

рябинках шишкою нос. «Ох-хо, – вздохнул он. – Новины, всё новины...» – повернулся и

увидел того же припухшего чернеца в манатейке, устроившегося на скамье в углу.

– Новины, батя, – ткнул князь Семен в серебряных «идолов», державших на загорбке

часы. – Всё новины... Сего не бывало прежде.

Чернец поморщился, словно уксусу отведал.

– Новины, боярин, – подтвердил он.

– Уж иконы святые и то стали писать по-новому, по римскому образцу. Называется

богородица, а видом как есть пошлая девка: руками машет, словно пляшет. Поисшаталась

старина, батя. Ты как скажешь?

– Поисшаталась, боярин, – согласился чернец. – Остались от старины той ноги да роги, а

тулово черт взял.

– Истинно так, батя, – продолжал Семен Иванович. – Ноги да роги... Истинно так. Вот

ноне и у нас, с царя Бориса повелось: уже стали люди бороды себе подстригать...

– Ус подкусывают!.. – воскликнул чернец.

– Все это от чужеземцев, батя, – объяснил Семен Иванович. – От мерзкого обычая их.

– Так, боярин, – подтвердил и это чернец. – Так.

Семен Иванович присел на скамейку, стоявшую подле, собрал в горсть бороду свою,

распустил ее и завздыхал опять о поисшатавшейся старине.

– Этого прежде не было и никогда не слыхано этого, – молвил он даже гневно. – Ездил я

намедни к Шуйскому Василию Ивановичу. Поведал мне Шуйский, будто и на Москве ноне

есть такие, что в трубки смотрят на круг небесный. И выискано будто через трубки в небе

святом четыре заблудших звезды.

Чернец и тут хотел от себя добавить и слова Семена Ивановича подтвердить, но в сенях

по мосту дощатому дробно забарабанили чьи-то ноги, и чернец не успел и рта раскрыть, как

в комнату вбежал раскрасневшийся князь Иван.

Он был без шапки, которую швырнул на сундук в сенях, и в шубе собольей поверх

гусарского платья – поверх куртки венгерской и узких, в обтяжку, штанов. Голоус не голоус,

не мал был у него ус, но русая бородка была подстрижена, и волосы причесаны, как у царя –

небольшими по вискам кудрями.

Семен Иванович поднялся со скамейки; встал с места своего и чернец. А князь Иван

остановился в дверях как вкопанный, только шубу на себе запахнул.

– Князь Иван Андреевич, – молвил Семен Иванович Шаховской, – приехал я

поклониться тебе и о здоровье твоем спросить.