Беруны. Из Гощи гость

«С Рогачова на Оршу, от Орши до Баёва, а там – на брюхе, на брюхе...»

V. ЗА МИЛОСТЫНЕЙ

Только свистнет дозорный на крепостной вышке да забрешет спросонья собака.

Ночь проходила медленно и глухо. Но с третьими петухами она отползла на запад, к

рубежу, за Кащеев бор и далее – к Аринкиным тропкам, по которым Кузьма дважды в это

лето прополз, не щадя нового тулупа, на собственном брюхе. Тулуп, полученный Кузёмкой

еще в Москве на дорогу, крепко вонял овчиною, хотя Кузьма целое лето нещадно драл его по

камням и чащобам, а волк прошлою ночью отъел на нем полполы.

На рассвете запахнули на себе слепцы дырявые гуньки1, а толстоголосый поводырь

затянул потуже свой разузоренный медными гвоздиками кушак.

– Шуба на тебе, человек божий, царских плеч, – молвил толстоголосый, оглядывая

Кузёмку. – Жалованная али скрал где?

Кузёмка не нашелся что ответить и вместе со слепцами побрел через площадь к

торговым рядам.

– Эта шуба дадена тебе в утешение за мерина твоего чалого, – продолжал толстоголосый,

идя бок о бок с Кузёмкой. – А ты теперь вороти назад на Можайск, назад вороти...

Толстоголосый на ходу гладил Кузёмкин тулуп, щупал его по вороту и рукавам,

расхваливал и овчину, и шитво, и скорнячью работу. . Кузёмка ёжился и хотел было поотстать

либо и совсем повернуть в другую сторону, но толстоголосый, уже подходя к рядам, молвил:

– Ходи с нами на Можайск, братан; будешь у нас пятый. Веселей дорога, легче путь. Вот

пройдем напоследях ряды – и скатимся за околицу. А за ночлег я с тебя брать не стану;

ночлег тебе даровой.

Места между Вязьмой и Можайском были боровые и шалые. Там еще с царя Бориса

поры укрывался беглый люд из деревень и посадов, и помещики рыскали по дорогам, хватая

всякого мужика, какой бы ни попался навстречу. Кузёмке думалось, что пройти со слепцами

будет безопаснее: убогого человека, может быть, и не зацепит встречный лиходей.

Кузёмка решил не отставать от слепцов. Он брел за ними по торговым рядам –

шапочному, котельному, ножевому, – где торговые люди, наживая деньгу на деньгу, сбывали

товар с прилавков, шалашей, рундуков. Слепцы останавливались на перекрестках, где гуще

толпился народ, и поводырь начинал толсто:

Кормильцы ваши, батюшки,

Милостивые матушки!

Слепцы у толстоголосого были как на подбор: у одного глаза навыкате, у другого – одни

бельма, у третьего и вовсе срослись веки. И пели они на разные голоса, жалобно и не толсто,

с толстоголосым в лад:

1 Гунька – ветхая поддевка.

Узнают гору князья и бояре,

Узнают гору пастыри и власти,

Узнают гору торговые гости.

Отнимут они гору крутую,

Отнимут у нищих гору золотую,

По себе они гору разделят,

По князьям золотую разверстают,

Да нищую братью но допустят.

Много у них станет убийства,

Много у них будет кровопролийства...

Но хоть не пал еще и первый снег, а народ был здесь тощ и зол, и торги были худые. С

голодных лет опустела половина посада, посадские разбежались кто куда, а оставшиеся были

непосильными поборами прижаты вконец.

– Полавошное1 платим? – кричал, завидя слепцов, скуластый купчина, разместившийся

на скамейке под холщовым навесом с яблоками и мочальными гужами.

– Платим, – откликался другой, торговавший напротив лыком и подсолнечным семенем.

– С мостовщины платим? – взывал гужевой.

– Платим, – подтверждал сосед.

– Поворотное платим? – не унимался скуластый.

– Платим, – слышал он одно и то же, точно аукал в лесу.

– А проплавное? – орал скуластый подошедшему поводырю прямо в плоское его лицо.

– Платим и проплавное, – плевал поводырю в ухо подсолнечною шелухою купец,

торговавший подсолнечным семенем вроссыпь.

– А весовые, оброчные, полоняничные, кабацкие, кормовые?..

– И кормовые платим.

Слепцы, не выдержав крику торговых людей, отступали в заулок, к опрокинутым

рундукам. Но разошедшиеся купчины не могли уняться сразу, и скуластый, размахивая

веревочным гужом, все еще гремел на весь ряд:

– Едешь на торг – плати головщину!..

– Катишь в обрат, – гудело из лавчонки напротив, – давай задний калач.

Толстоголосый, кое-как выбившись из заваленного всяким хламом заулка, брел со

своими слепцами дальше, к палаткам иконников. Здесь, казалось ему, богомольный народ,

может быть, отзывчивей будет к слепым.

Куда нас, убогих, оставляете,

На кого нас, убогих, покидаете?..

Но и здесь улов не был обилен сегодня: только моченое яблоко да заплесневелый сухарь.

Поистине без сожаления покидали слепцы этот город, пройдя по рядам и выбираясь между

возами на дорогу. И стали они все вместе скатываться за околицу: трое слепцов, четвертый –

поводырь да Кузёмка пятый.

VI. СТАРЫЙ 3НАКОМЫЙ

Чудо свершилось, едва только слепцы миновали последнюю кузницу. Они прозрели...

прозрели все сразу: и Пахнот с глазами навыкате, и Пасей, на чьих бельмах заиграли зрачки,

и даже кургузый Дениска, у которого тоже разверзлись наконец очи.

– Дива! – хлопнул себя по тулупу восхищенный Кузёмка и обернулся к отставшему