Бес противоречий (СИ)

Стряхивает оцепенение, подходит ближе к Йесо, нарушая границы: словно в отместку, словно они играют в «кто кого быстрее к черте подтолкнет», словно они никогда и не прекращали играть. Губы распрямляются в улыбке. Пальцами нарочито бережно вытягивает у неё сигарету и со вкусом затягивается, чтобы вернуть окурок и на выдохе толкнуть густой дым в чужой приоткрывшийся рот. Ему до вибрации на голосовых связках хочется дать ей шанс:

«Я ещё не смотрю, глупая. Ты ещё не успела нечаянно активировать команду «фас», потому беги! Дальше, чем когда-либо, дальше Лондона, дальше этой вселенной. Беги, Йесо, беги!»

Мгновение, когда они оба не дышат, чтобы просто не делить один на двоих вдох, деформируется, пластилиново сминается в перепаде температур между ними. Чимин ощущает, как где-то в основании позвоночника возникает давление, ударной волной поднимается вверх, заставляя напрячься живот. Он мажет острой скулой нежную девичью щеку и укладывается подбородком во впадину между плечом и шеей. Треск сигареты вплетается в дразнящее покусывание, мочку его уха холодит от влаги — ушную раковину обдает горячим дыханием.

«Три, два, один…замри! Теперь ни в коем случае нельзя бежать, Йесо. Я — зверь, ты — предмет охоты».

Чимин исцеловывает голодным взглядом кожу в месте яремной вены, якорится на блядских родинках за ухом. Три в ряд — многоточие, метафора каждой их встречи-стычки, которую Йесо носит на себе. Захочешь нарочно рассыпать — никак не получится. Он тянет и тянет из Йесо нити, распуская её эмоциональную броню, как свитер, который пожрала моль. Пряжа складывается неопрятной гармошкой, обнажая уязвимое существо, которое хочется добить из жалости: всего один влажный поцелуй, и её черно-угольные глаза закатятся глубоко под веки. Чимин знает — он за ней следом распадётся на атомы, если шагнет в это болото. Им остается всего пара сантиметров, после которых дальше уже нельзя назад, контрольный рубеж без возможности сохранить прогресс.

Он гладит запястье до локтя, проводит пальцами по девичьему горлу, нащупывает под ладонью вену и отнимает почти дотлевший окурок, чтобы затянуться химозным дымом и опустить бычок куда-то в бокал с недопитым белым. Йесо разлепляет губы, с шумом втягивая воздух внутрь, и Чимин смотрит, покоренный и зачарованный. Чимин промаргивается, расцепляя звено хлипкой цепи из ненадежного сплава сахарной похоти с зависимостью, чтобы:

— Не хочешь уйти?

…приоткрыть дверь, дать узкое пространство для выхода на своих двоих.

Йесо хрипит. Смеяться не получается, потому что связки пережимает вязким желанием и, вообще, это лицо не привыкло к смеху — от него ему больно. Оно умеет стрелять из-под ресниц, коротко улыбаться, если совсем припрет; заниматься каннибализмом, отгрызая от губ подсохшие чешуйки. Йесо гогочет, запрокидывает голову и мотает туда-сюда, словно потрепанная марионетка. Дергает пальцами пуговицу на фиолетовом воротнике рубашки и чувствует, как сдается:

— Я устала убегать, сегодня сыграем на твоих правилах, Чимин-а.

Привычнее для Йесо было бы долго бегать вокруг да около волком, нарезая бессмысленные восьмерки в цикле «бей или беги: повторять n раз до окончания программы»; запнуться о какую-нибудь мелочь и забить в итоге урода ржавой арматурой, чтобы стать эпицентром кровавой инсталляции. Вот это было бы логичным поведением Йесо, а происходящее сейчас — против логики, против привычного цикла. Ошибка программы?

Чимин задумчиво смотрит хищным зрачком, гадая пару секунд, что оказалось сильнее — биология соулмейтов или ненависть, и докуда на самом деле простираются границы их власти друг над другом. Можно поставить точку прямо сейчас, выждать, чтобы после загнать под ребра ядовитым шипом «а вот помнишь, ты сдалась?». Можно позволить забыть всё, как кошмарный сон, привести в чувства, пожалеть, сберечь то, что осталось от Йесо.

А можно взять за волосы и опустить под воду, заставить почувствовать всё до конца. Изрезать памятью их совместного прошлого, вогнать в сомнения по локоть. Держать силой, пока в легких не закончится кислород. Дать утонуть на долю секунды, а после вырвать со дна и пожалеть так, чтобы запомнилось, чтобы стало легче, чтобы перегнившие отходы памяти вылились наконец и позволили ране затянуться исцеляющей коркой.

Забота на грани вивисекции.

Чимин не дурак, он понимает и читает все её триггеры на уровне чувств. Он может помочь, но на их общее несчастье умеет помогать, только выкручивая ручку триггера дальше красной отметки «maximum». Он подается вперед, цепляет пальцами подбородок, заглядывая в её, влажные от выпитого и испытанного за вечер, глаза, которые транслируют нетипичную мягкость — обманный маневр, двойное дно, за которым всё тот же богатый арсенал непрошеных мнений и страхов.

— Ну, хор-р-ро-шо, Йесо-я, — давит улыбку в её губы, расцепляя их языком. Чимин целует её мокро, глубоко, требовательно, до сдавленного писка ему в глотку. Наслаждается, долгожданно забываясь и чувствуя, как тиски, плотно сжимающие грудину, расходятся.