Беседа с богом странствий

Остатки еды, которые я каждый вечер выношу в коридор, исчезают. Их уносит японский колонок. А вчера ночью, когда гости вернулись на судно, оказалось, что он потушил бумажные фонарики.

Чёрная пантера

Ты Black Магу[43] с прекрасными зубами. Если бы ты прогуливалась, надев нанкинское драгоценное ожерелье и шерстяную шаль, то рыком оповещала бы о своей радости.

Серая цапля

Это было в то время, когда после дождя по реке плыл запах ивы. Ты сидела в одиночестве на её верхушке и напевала: «Багровый закат не пышет жаром, завтра будет хорошая погода». Ты не помнишь меня ребёнком?

Полчок-соня

На тронутой патиной времени гравюре Аодо Дэндзэна «Лес» изображены переплетающиеся в сумерках толстые и тонкие ветви деревьев. Ты устроился на этих ветвях, видны твои глаза, до удивления печальные…

Ворон

– Добрый вечер.

– Добрый вечер. Стоило подуть ветру, как начали шуршать заросли бамбука, так что я умолкаю.

– Да-да, и к тому же в лунные ночи на душе почему-то неспокойно… Кстати, что там во рву Омбобори?

– Во рву Омбобори? Там и сегодня, как обычно, появился труп, который принесли на досках от ставен.

– A-а, труп той самой женщины? Смотри, у тебя с клюва свисают волосы.

Жираф

Это игрушка. Она сплошь покрыта жёлтыми и чёрными пятнами. Правда, для детской игрушки она, пожалуй, великовата. Во всяком случае, даже такому развитому не по годам ребёнку, каким был Христос, она бы не подошла.

Канарейка

У входа в парикмахерскую моют горшок с высаженной в нем родеей. Щёлканье ножниц, шум льющейся воды, шелест раскрываемой газеты – к этим звукам примешивается щебет летающей в клетке канарейки. А что это за девушка, здоровающаяся со старшими?

Овца

Однажды я скормил овце в загоне самые разные книги: «Священное Писание», «Une Viе», «Избранная танская поэзия». Овца съела все эти книги. Но среди них была одна, которую она ни за что не хотела есть, сколько я ни совал ей под нос, – мой «Сборник новелл». Прекрасно помню. Овцой была искусно сделанная мягкая игрушка, набитая ватой.

Рояль

Однажды в осенний дождливый день я шёл по улице Яматэ в Йокогаме, направляясь по делу к одному человеку. Хаос в этом районе был почти таким же, как и в дни землетрясения. Если что и изменилось, так только то, что среди валявшегося на земле шифера с крыш и разрушенных кирпичных стен кое-где вырос бурьян. В развалинах какого-то дома я вдруг увидел влажно блестевший клавишами, наполовину погребённый под остатками стены искалеченный рояль с открытой крышкой. А рядом в бурьяне мокли разбросанные ноты, на обложках которых розовыми, голубыми, коричневыми буквами были выведены названия произведений.

Мы переговорили по делу с тем человеком, к которому я шёл. Разговор был неприятный. И я поздно вечером покинул его дом, условившись, что мы вскоре встретимся ещё раз.

К счастью, дождь кончился. Временами сквозь разрывы туч, которые гнал по небу ветер, выглядывала луна. Чтобы не опоздать на поезд (разумеется, электричка государственной железной дороги, в которой запрещено курить, мне не подходила), я старался идти как можно быстрее.

Неожиданно я услышал звуки, будто кто-то играет на рояле. Пожалуй, лучше сказать не «играет», а «слегка касается клавиш». Я непроизвольно замедлил шаги, стал осматривать развалины и в свете луны увидел клавиши рояля: того самого рояля, который валялся в зарослях бурьяна, – но нигде не было ни живой души.

Я услышал одну-единственную ноту. Но это был, несомненно, звук рояля. Мне стало немного не по себе, и я снова пошёл быстрее. И тут опять за моей спиной отчётливо раздался звук рояля. Не оборачиваясь, я всё ускорял шаги, чувствуя, как в спину мне бьёт горячий ветер…

Я был слишком большим реалистом, чтобы давать какое-то оккультное объяснение услышанному мной звуку. Там действительно не было ни души, но, возможно, у разрушенной стены притаилась кошка, а если не кошка, то колонок или жаба, – перечислял я в уме возможных обитателей развалин. Но всё-таки было странно, что рояль заиграл без прикосновения человеческих рук.

Не прошло и пяти дней, как я снова по тому же делу шёл по той же улице Яматэ. Рояль по-прежнему лежал в бурьяне. Как и в прошлый раз, вокруг него валялись ноты, на обложках которых розовыми, голубыми, коричневыми буквами были выведены названия. Всё это, в том числе и кучи кирпича и шифера, было залито яркими лучами осеннего солнца. Стараясь не наступать на ноты, я подошёл к роялю и теперь увидел, что слоновая кость клавиш потеряла былой блеск, лак на крышке облез. Вокруг ножек обвилось какое-то ползучее растение, похожее на дикий виноград. Стоя перед роялем, я испытывал нечто близкое разочарованию.

– Будет он играть, наконец, или нет? – подумал я вслух.

И в тот же миг рояль издал тихий звук. Казалось, он ругнул меня за неверие. Но меня это не поразило. Более того, на моём лице появилась улыбка. Как и тогда, белые клавиши сверкали в лучах солнца. Однако теперь на них валялся одинокий каштан – когда он упал, не знаю.