Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

обще, там земля и человек на земле. В отличие, скажем, от Шукшина,

мне  герои  Астафьева  нравятся  больше  вот  по  какой  причине:  в  героях

Шукшина всегда есть какое-то мучительство и вот всегда какая-то такая

готовность  подна́чить,  какая-то  неловкость  его  местонахождения  и  по-

ведения, а у Астафьева человек на своем месте.

Ю. К.: Шукшин пишет о людях, а Астафьев – о мире.

М. Н.: Ну да! Дело в том, что эти люди до сих пор живут в природе,

и там поразительные вещи происходят: вот, например, браконьеры. Эти

люди – участники жизни, которая сбилась с круга. Вот они все еще люди,

но жизнь их организована до такой степени неправильно, что они втяги-

ваются – несмотря на эту роскошную реку, на эту дивную тайгу, – они

просто втягиваются в какой-то сплошной трагический поток, и, в конце

концов, там один браконьер, такой лихой чеченец, такой красавец-мужчи-

на… Вот как он удирает от рыбнадзора на лодке – ну классно! – «погоня

в горячей крови». Он еще и рыбиной покачал, что, дескать: «Вот вам!»

Есть у него одна только любовь: дочка его, которая всю его стать унасле-

довала, только в маму белокожа. Он рушит, он – браконьер, они все себя

считают браконьерами, – им это слово очень нравится, потому что в нем

есть какая-то таинственность: они же странным ремеслом занимаются.

И потом эта дочь умирает: ее сбивает машина. И, в общем-то, это случа-

ется за его неправедное поведение – грабить природу. Но этого никто не

понимает, и он эти вещи не связывает.

270

Есть еще рассказ – наповал! Женщина, у нее там восемь, что ли, де-

тей  (первого  она  где-то  в  шестнадцать  лет  родила).  Ну,  вот  такая  она!

Так там ее даже никто ругательным словом не назовет, и даже ветреной

не называют, поскольку она – ну, вот такая. Он ей пряников дал и даже

еще чулки, что ли, подарил: ну как его не полюбить. И ее дети становятся

деловитее и мудрее, чем она. И как они все рыбу ловят… Но кончается-

то это чем? Ну, они так живут!.. Но, с другой стороны, они в людях жи-

вут, они живут в человеческом обществе! И как гибель, все кричат: «Дети

наши! Наши!» Бедная изба, но все-таки сколотили, как-то помогают. Они

все – часть природы, но все они втягиваются в это неправедное человече-

ское общежитие. Они постоянно совершают какие-то грешные, неправед-

ные поступки, не осознавая этой греховности, потому что так прет, тяга

такая. И она вытравливает седьмого ребенка какой-то операцией в дерев-

не  и  помирает.  Просто  остаются  семеро  этих  детей.  Все  эти  рассказы,

все это вышло так: поначалу это Енисей, он с сыном видит эту красоту,

счастливая рыбалка, все это даже очень здорово. И это напряжение идет-

идет от рассказа к рассказу, и кончается так: есть время собирать камни,

время бросать камни, время учиться, время работать, время жить и время

умирать. Ну так жизнь устроена. «Что ж я мучаюсь-то?» А вот мучается

он, полстроки он недопонимает – вот это для него предмет мучения. Ну

так, тяга такая, жизнь такая сбилась с колес, с круга.

Астафьев идет гораздо дальше, чем Шукшин, Абрамов… Насколько

я понимаю, Абрамов вообще предполагал, что здоровые силы в народе

сохранились. Белов тоже полагал, что это наше долготерпение еще как

будто нам послужит. Чудики шукшинские, честно говоря, мне не нравят-

ся. Василий Лановой говорил: «Василий Макарыч всегда не любил нас,

красивых мужчин». Нельзя этого делать! Во-первых, нельзя так говорить,

а во-вторых, нельзя допускать, чтоб так про тебя сказали. Все его чудики

оставляют такой вот задаток, чтобы можно было так сказать. Но, с другой

стороны, в чем тут дело? Как там дед его говорит: «Ну куда вы там едете?

Здесь жить надо!» Но он-то пишет об этом, уже уехав. И больше того, со-

вершенно понятно, что он больше уже не вернется.

Что касается Астафьева и Распутина, тут другое дело: они с землей

не расстались. «Проклятые и убитые» – ой, товарищи, более яростного,

более голого, более отчаянного и страшного обвинения – что вы, гады,

сделали с жизнью?! – на мой ум, просто никто не писал. Он обвиняет

большевистскую власть, Ленина: выроды, выродки из выродков, самой

природой наказанные бесплодием, сделавшие бесплодной самую плодо-

родную землю в мире, лишившие людей терпения и кротости, – прямо

так, совершенно прямым текстом это говорит. Надо сказать, вещь у него

271

такая: в начале там сказано, что все, кто развязывает эту вонь, эту  войну,

они все будут прокляты и убиты. Вещь совершенно страшная, хотя, за-

метьте, «Пастух и пастушка» – вещь совершенно другая, она какая-то не

астафьевская. Я ее не то что не люблю, я ее выделяю. Она какая-то не

астафьевская – она мягче. Читали «Проклятые и убитые»? Ну, вещь та-

кая:  от  расстрела  до  расстрела,  где  двух  пацанят…  Мать  им  написала,

что корова теленка родила, они поесть домой пошли, всех их там хлебом

угощают, а их как дезертиров расстреляли. Вот заметьте, они до конца ни-

чего не понимали, они необразованные, они темные. Вот он стоит, ремни

уже поснимали, штаны спадают, сопли не может утереть, и дула уже на

него направлены, и вдруг он закричал: «Дяденька, дяденька!» Жутко! То