Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

коробками. Потому что считается, что самое главное – хлеб и сахар. Что

вы! Для меня самое главное – это хлеб, сахар и картошка.

Ю. К.: У меня бабка всегда запасала соли мешок.

М. Н.: Соль – это да.

Ю. К.: И ящик мыла.

М. Н.: Мыла же вообще не было.

Ю. К.: Один ящик хозяйственного: для стирки. Его же варили, и уже

в жидком стирали. И ящик банного мыла. А сахар был такой, кусками.

Раньше головы были, головы просто рубили.

333

М. Н.: Я сахар такой помню, ух, это было такое чудо. Отец у меня

такой поразительный фокус знал. Надо брать стакан – не граненый, а то-

ненький-притоненький, который ставили в подстаканники. И вот он го-

лову сахара вертел-вертел, а потом этим стаканом – бум! – и сахар рас-

падался на куски. А стакан цел. Что ты, Боже мой! Это же можно роман

написать! Про продукты роман можно было написать. Понятно, что когда

учились, несколько стаканов разбили, а сейчас и стаканов таких нет.

И еще одно, что меня, конечно, Юра, совершенно потрясает: каким

же вы это тиражом собираетесь издавать? [О планируемой книге «Беседы

с Майей Никулиной».]

Ю. К.: 40 тысяч.

М. Н.: Да ладно!

Ю. К.: Я думаю, что мы сделаем 1000 экземпляров точно. А на са-

мом деле мы сделаем 500 экземпляров, разошлем по библиотекам.

М. Н.: Часто мне во сне снится, что я курю.

Ю. К.: Ну ты же курила.

М. Н.: Ой, если мне жизнь излагать такой, какою она была, то зна-

ете, товарищи, это впятером не придумать. Это действительно нечто не-

вероятное. Дело было так: жили мы в Севастополе – Маша, Гришенька и

Тарас – все были маленькие. И на Севастополь напала какая-то напасть,

там 3 дня лил такой сплошной дождь, что не было видно струи, а дышать

было  трудно:  воздуха  не  было.  А  за  4  дня  до  этой  грозы  я  ползала  на

четвереньках по квартире и говорила: «Да что это такое! Где тряпка?»

И наступил этот дождь. А поскольку там никогда не бывает дождей, то

там не сделано никаких дренажных систем, потому что людям этого не

надо. И поэтому, когда все это началось, вода встала просто в подъезде,

и появился этот жуткий запах. А что началось дальше, никто не может

объяснить. К нам «скорая помощь» приехала, 42-я за день, они говорили:

«Девочку спасайте, как хотите». Не знаю, что это такое. Потому что дети,

особенно приезжие, заболели все. Температура 40, горло опухло, глаза

гноятся – жуть какая-то. И они оба лежат – и Гриша, и Тарас, совершенно

красные, веки гноятся. И длится это, длится – время идет, их колют, но

ничего не помогает. Я их поднимаю прямо за подмышки, они на руках

болтаются. Жуткое дело! Тогда я взяла ушла, закрылась в ванне, встала

и так сказала: «Мама, бабушка, вы видите, что делается с детьми. Пусть

на  этом  месте  буду  я,  а  не  они».  На  следующий  день  дети  встали,  а  я

вырубилась абсолютно. Без сознания. И Машка стала уже лечить меня.

И я прекрасно помню, что это было: мы на первом этаже жили (квартира

на окраине, мне этот район не очень нравится), и  они из-под земли вы-

лезли, сели и сидят. И говорят: «Мы в горе живем. Что тебе здесь делать?

334

Давай к нам». И они все ближе: сначала они стали через окно перелазить,

потом совсем уже около кровати сидят.

Ю. К.: Это бред.

М. Н.: Бред. Это не люди, а какие-то такие существа. И когда Машка

стала кормить меня (я еще вся в судорогах была – страшное дело!), я не

спускала ноги с кровати, потому что  они там сидели. Потом куда-то они

делись. Через несколько дней я встала.

Ю. К.: Небольшие?

М. Н.: Небольшие, да. Причем я, когда с постели встала, поняла, что

это, товарищи, не уральская традиция.  (Смеется.) У нас маленьких не

было. И когда я отошла от всего этого, похудела на килограмм 5. Все:

ходить не могу, мне даже казалось, что я глотать не могу. И я пришла на

кухню, а там на столе лежит Marlboro – мои сигареты. И взяла их – и по-

ложила на полку. И все! С этих пор я больше не курю. Кто-то там пыта-

ется бросить, а я – ты что! – никогда бы с собой бороться не стала, ибо

мысль о том, что я могу победить, всегда сокрушает меня. Если я сама

себя, так сказать, «победю», то что я буду делать? Ну не знаю.

Ю. К.: Но я же себя в пьянстве победил.

М. Н.: Так это твоя вражина была! И то, я тебе скажу, когда Леша

Решетов говорил: «Я выпью бутылку и все забуду», да я сама б ему за

бутылкой сходила, потому что мучения от того, что он не может забыть,

были гораздо для него разрушительнее и страшнее. Я всю жизнь – слава

тебе, Господи! – общалась с пьющими людьми, всегда говорила и сейчас

скажу, есть люди, которым я сама встану и бутылку куплю. Потому что

надо посмотреть, что человека мучает, и какая мука страшнее.

В  общем-то,  конечно,  надо  сказать,  что  он  [А. Решетов]  по  своим

мощностям был не самый выдающийся человек. Ему, видимо, противо-

стоять,  построить,  так  сказать,  какие-то  оборонительные  укрепления,

возможно, было совершенно не по силам. Возможно, это так и было. Бо-

лее  того,  доходило  до  того,  что  его  мама  говорила:  «Только  через  мой

труп» – и ложилась поперек двери. Что делал Леша Решетов? Он через