Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

моя. Но я, кстати, об этом только потом узнала, меня это никогда не вол-

новало, это действительно чепуха.

Но были люди молодые… Скажем, Слава Терентьев, Володя Кочка-

ренко, мне за них очень обидно, потому что для них это… Они бы работа-

ли иначе. Дело в том, что есть люди, которым это очень надо. Что же ка-

сается мужчин, то это вообще им надо. От природы. Их труд должен быть

замечен, отмечен… Это правильно. Что касается бабы – она и есть баба:

если я ребенка на коленки посадила – «Да идите вы со своим призна-

нием! Вот у меня какая Манечка…». Я и сейчас знаю, что моя Манечка

гораздо лучше Нобелевской премии. Нобелевская премия рядом с моей

95

Манечкой – просто прах. Вы что! Так что вот… Мужчины устроены ина-

че. Когда у человека первая книжка выходит в 40 лет – конечно, это под-

ло настолько… Для человека талантливого нет ничего разрушительнее

в жизни, чем обида. А никакое там не сидение в кочегарке!.. Да что вы

там говорите! Это были салоны тогда литературные, там классные люди

тогда сидели… И больше того – это никого не унижало. В то время ника-

ких сильно талантливых людей здесь не припомню.

Что  касается  Бори  Марьева…  Боря  Марьев  был  человеком  значи-

тельным, интересным, он был фигурой. Боря жил в своем времени. Боря

болел проблемами марксизма, его очень увлекал этот Маркс. Я ему гово-

рю: «Боря, ты что, с ума сошел? С чем ты носишься?», а он мне говорит:

«Вы,  женщины,  не  понимаете».  Как  он  сказал  когда-то:  «Ну  вы  пони-

маете, Майечка – она какая-то камерная… как… как Мандельштам». –

«Боря, стоп!»

Все дело ведь не только в том, печататься или не печататься. Люди

ведь хотели, чтобы их признавали, чтобы они «играли роль». Во влиянии,

в услышанности – вот в чем дело. А так-то кто тебе мешает писать? Купи

пачку бумаги и пиши. Но вот эти места, еще раз говорю, на которых люди

сидели, – они были оплачены и т. д. – они были заняты. И двигаться никто

не хотел. Еще скажу: люди, которые на этих местах сидели, они, правда,

честно отрабатывали свой хлеб. Мне трудно это предположить, но я могу

это предположить… Может быть, они правда были искренни?.. Кто его

знает?.. Я вам скажу, почему так думаю.

У меня есть один старый знакомый, который был за Сталина: «Я буду

за Сталина! Потому что мы сидели все голодные в избе, и нам не в чем

было выйти на улицу, но пришли люди со списками, дали нам пальто и

ботинки. И я – за Сталина». Этот человек правду говорит. Поэтому, дей-

ствительно, ситуация в этом отношении была достаточно напряженная:

молодые мальчики, которым хотелось…

И еще я вам скажу: я не могу сказать, что люди здесь в 60-е годы

писали  хуже,  чем  московские.  По-моему,  нисколько.  Более  того,  я  до

сих пор полагаю, что у Геры Дробиза есть очень хорошие, умные стихи.

Но Гера Дробиз, к сожалению, предпочел быть юмористом… Его «Про-

щание  с  голландкой»  –  это  очень  хорошая  вещь!  Саша  Воловик  уехал

в  Израиль  –  очень  умный,  образованный  человек.  Но  фигурой  номер

один считался Боря Марьев только потому, что он соответствовал вре-

мени идеально. И еще потому, что он был внешний знаковый лидер. Не

подпольный лидер, который контролирует ситуацию, а который кричит

громче всех. Самый заметный. А поскольку он был человек очень откры-

тый, к нему можно было прийти, вокруг него всегда были люди. Хотя я и

96

тогда считала, что у Геры и у Саши Воловика стихи были интереснее,

чем у Бори, но ко времени больше всего подошел он. Тогда ведь было

такое время, когда писали сплошь все. Атмосфера начала меняться в во-

йну: город Свердловск нежданно-негаданно вдруг превратился в мощный

культурный  центр.  Сюда  перевели  академические  институты,  Эрмита-

жевские коллекции. Приехали всякие писатели, артисты. А потому уже

городу  было  нельзя  ронять  планку.  Здесь  были  очень  хорошие  театры,

филармония…  Это  тогда  город  стал  зверски  читающим.  Что  касается

60-х годов, то об этом, товарищи, даже трудно говорить: мало того, что

все  стихи  писали,  но  и  все  кругом  читали!  Господи,  кто  на  Свердлова

залезет – со Свердлова читает, кто на забор! Кто откуда, все сплошь…

Бывало, идешь по улице – кто бы ни шел там, спросишь: «Новую книгу

читал?» – все, дружба! пошли вместе! И пили. Да, и пили. Сейчас столько

не пьют. Все эти люди – Слава Терентьев, Боря Марьев, они отличались.

Была прорва людей, которые стали писать…

Ю. К.: Лобанцев…

М. Н.: Да, Лобанцев… Но всегда были люди категорически нестан-

дартные.  Скажем,  был  здесь  Юра  Трейстер  –  мой  верный,  преданный

друг. Ю. К.: Кто такой?

М. Н.: Да Юра Трейстер – это тот самый, который… я вам сейчас

прочту.  Ничего  не  осталось  от  его  творений.  Когда  Вова  Кочкаренко

устремился на Камчатку… Я Юру так отговаривала! Я говорю: «Парень,

ты с ума сошел! Ты совершенно другой человек. Там, где они выживут,

ты не выживешь…». Ну Юра там и погиб. Очень умный человек… Та-

кого печального, очень интересного ума… Стишочек у него такой был:

Это было под Энском,

Это было давно.

Может быть, при Керенском,

Может быть, при Махно.

Станционный смотритель,

Нигилист молодой,

Не взирая на китель,

Щеголял бородой.