Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

И однажды под газом,

Прошептав «I love you»,

На перроне под вязом

Он увлек попадью.

Это был под Энском,

Это было давно.

Может быть, при Керенском,

97

Может быть, при Махно.

Над Россией заря

Октября поднималась –

Так что, в общем-то, зря

Попадья упиралась.

Ю. К.: (Смеется.) Классно!

М. Н.: Да  классно,  конечно!  Очень  глубокого,  нестандартного  ума

был человек. Он мне написал стихи, которые я до сих пор помню, они

у меня целы. Он мне написал такие стихи:

Ты помнишь, я тебя тогда у Нила встретил:

Я был рабом, ты проходила мимо,

Царица мира, дочь Звезды,

Ты аметист с браслета уронила…

Не оскверню молитвой слуха,

Я только камень покажу.

Я снова раб, тебе служу,

Царица, вели не опускать ресниц…

Вот  понимаешь,  Нил,  Египет,  аметист  –  ничего  этого  он  не  знал.

Но вот такой…

Ю. К.: …талант.

М. Н.: Талант, да. Очень любопытно, как уехал он на Камчатку. То-

варищи, я его держала за руки! Потом приехал и говорит: «Я там борюсь

со скупостью» – «С чем ты, Юра, борешься?» – «Со скупостью». Я го-

ворю: «Юра, помилуй! Какая скупость? У тебя гроша никогда не было!

У тебя копейки не было! А как борешься?» – «Вот, – говорит, – получу

зарплату, выхожу и раздаю алкашам…» – «Ну, Юра, – говорю, – класс-

но». Вот так борется со скупостью. С какой скупостью? Вот стал, значит,

улетать: раз – не улетел, собрал деньги – пропил. Второй раз собрал день-

ги на билет – пропил. Третий раз… Я говорю: «Юра, я даю тебе день-

ги – уезжай…» Сижу я, значит, приходит Валька и говорит: «Ты знаешь,

где Трейстер?» Я говорю: «Нет». – «Он сидит в ДРИ и пьет». Я говорю:

« Ну-ка, поди, сюда его верни». Вот привел Трейстера, я говорю: «Юра,

давай так: давай, мы тебя проводим. Я тебя посажу прямо в самолет».

Проводили мы его, посадили, и я ему сказала: «Юра, как только ты при-

летишь, немедленно посылай мне телеграмму!» А через день приходит

мне телеграмма: «Прибыл благополучно. Крейсер».

Ю. К.: (Смеется.)

М. Н.: Внизу  написано:  «Подтверждаю:  “Крейсер”.  Диспетчер

такой-то».  (Смеется.) Это все к тому, что никакого единообразного го-

98

ворения здесь не было. То, что я вам рассказывала, – это человек совер-

шенно другого калибра, другого уровня. Но я, конечно, еще не говорю

про  Костю  Белокурова  –  человек  такого  потрясающего  ума,  такой  не-

мыслимой образованности, такое бывает раз в век. Жуть! Как он сказал:

«Все европейские языки знаю, но вот с угро-финнами у меня не контакт!»

А  так:  немецкий,  английский,  французский,  итальянский,  испанский,

славянские языки… Но с угро-финнами не контакт. Это я говорю к тому,

что тогдашняя атмосфера в городе очень менялась. Никакого единого же-

лезного настроя уже не было.

Ю. К.: Воздух появился.

М. Н.: Да, появился. Обычно было как? Когда человек начинал чуть-

чуть обретать какое-то имя, он немедленно уезжал в Москву. Ничего осо-

бенного  он  там  не  значил,  никаких  особых  высот  не  достигал.  Можно

считать, ситуация изменилась тогда, когда люди, которые пишут хорошо,

стали оставаться жить здесь – и им этого места хватает. Между прочим,

те люди – Вова, Слава – это было одно дело, а что касается того, когда был

Юра Казарин, Леня Ваксман, Сережа Кабаков, Аркаша Застырец, – это,

товарищи, были абсолютно другие люди. Они абсолютно разные! А ведь

между ними разница каких-то 15 лет.

И сейчас, между прочим, все очень меняется. Сейчас город катего-

рически отличается от столиц: у нас никто не пишет коммерческой лите-

ратуры, никто не занимается литературным бизнесом. То есть никто на

потерю лица не идет. Это просто здорово! Что касается Сережи Кабакова,

которого я всегда любила отдельно, он сейчас та-а-ак Катулла переводит!

Просто с ума сойти можно, настолько здорово, хорошо. Жизнь, конечно,

смягчения  климата  и  улучшения  не  обещает.  Прогнозы  делать  трудно,

жизнь есть жизнь… Существует путь Оли Славниковой, она уехала и пи-

шет то, что нужно там. Или вот Слава Курицын: ничего хорошего он сей-

час не пишет, но тем не менее там, и классную книгу о Набокове написал.

Ю. К.: Саша Иванченко же вернулся…

М. Н.: Когда  он  уезжал,  я  ему  говорю:  «Саша!  Вот  ты-то  думай!»

Потому что, если уж говорить, то Саша Иванченко – не Оля Славникова.

То есть я не то что сравниваю, но они совершенно разные люди, разный

голос…

Ю. К.: А у тебя никогда не появлялось мысли уехать?

М. Н.: Я хотела уехать только в Севастополь. В Севастополь много

лет хотела уехать… Но, Юрочка, Бог не фраер! Пока вся моя семья лежа-

ла больная…

Ю. К.: Время ушло…

99

М. Н.: Да, Юра… Ты не можешь себе представить, как я Богу благо-

дарна. Что бы я там делала, если б уехала к ним туда, на Украину? Я бо-

лее того скажу – все мои блистательные товарищи – горноспасатели, они

этого бы никогда не пережили. Это жуткое дело. Представить трудно, как

правительство, государство может разрабатывать план по оскорблению,

дискриминации, поливанию грязью такого героического места, как Се-

вастополь. Это что-то страшное. И то, что у них там было (называется

«третья  оборона»),  когда  они  все  с  лозунгами  стояли:  «Севастополь  и