Беседы с Оскаром Уайльдом

30 ноября 1900 года Оскар Уайльд скончался от менингита в Париже, перейдя перед смертью в католическую веру. Он был похоронен как бедняк в арендованной могиле на загородном кладбище. К 1906 году Робби Росс собрал достаточную сумму, главным образом от продажи De Profundis со значительными купюрами, чтобы купить место постоянного захоронения на кладбище Пер-Лашез, куда останки Уайльда были перенесены в 1909 году. Дурная слава Уайльда была так велика, что, по некоторым сведениям, детей в Англии не называли именем Оскар еще долго после его смерти. Напротив, на континенте, то есть в остальных европейских странах, его посмертная репутация вскоре была упрочена, главным образом благодаря «Портрету Дориана Грея» и «Саломее» — как раз тем двум произведениям, которые могут быть названы пособниками его падения.

* * *

Сожаление — не то слово, которое обычно ассоциируется с вами, но у вас все-таки должно было быть некоторое сожаление о том, как повернулась ваша жизнь.

Ну что ж, если вы позволите мне показать различие между сожалением и раскаянием, то на этот вопрос несложно ответить. Я не сожалею ни об одной минуте, прожитой ради удовольствия. Я отдавал себя целиком всему, что делал, как и следует поступать, когда отдаешь себя целиком. Не было такого удовольствия, которого я не испытал. Я бросил жемчужину своей души в чашу с вином. Я не сожалею о том, что отказался принять моральные нормы своего века, поскольку считаю, что для культурного человека в высшей степени аморально принимать нормы своего времени. Моей большой ошибкой было то, что я слишком долго питал свое тело обильными яствами чувственности, лишая душу простой пищи, которая ей была нужна. Я писал о боли и несчастьях, о скорби и отчаянии так, как будто это были всего лишь ощущения. Я забыл, что страдание — это страшный огонь, который разрушает, но также и очищает. Об этом знали еще древние греки. Об этом знал и я, а мой позор заставил меня узнать это по-новому. Ужасный урок, но могу честно сказать, что не сожалею о нем. Большинство людей умирают от пошлого здравого смысла и вдруг обнаруживают, когда уже поздно, что единственное, о чем ты никогда не сожалеешь, — это твои ошибки.

* * *

Кажется, именно об этом вы писали Бози из тюрьмы, когда говорили, что отвергать собственный опыт — значит остановить свое развитие, а отрицать собственный опыт — значит вложить ложь в уста своей жизни. Тем не менее это довольно эгоцентричное восприятие.

Это восприятие художника, чья основная цель в жизни — самореализация. Иногда мне приходило в голову, что жизнь художника представляет собой долгое великолепное самоубийство. Теперь я уверен в этом, и мне не жаль, что это именно так. Мое раскаяние, если вы поверите в его подлинность после всего, что я сказал, касалось страданий и боли, которые я причинил окружающим. Не мужчинам по вызову, которые и без того вели порочную жизнь и могли прекрасно позаботиться о себе, не Бози, который спокойно пережил мой приговор и тюремное заключение, отделавшись парой бессонных ночей и тому подобными страданиями, которые легко излечивались его денежным содержанием в 400 фунтов в год. Нет, я говорю о невинно пострадавших в этой трагедии: моей жене, моих детях и моей матери, чьи судьбы невольно переплелись с моей. Возможно, вы удивитесь, но я действительно любил жену, просто мне до смерти наскучила семейная жизнь, поэтому я годами пренебрегал этими узами. У нее было немало привлекательных черт в характере, и она вела себя преданно по отношению ко мне, даже если никогда по-настоящему не понимала меня. Но своим позором я разбил ее сердце, так же как разбил сердце матери, и, хотя сердца для того и созданы, чтобы их разбивать, я буду вечно стыдиться того, что сделал с ними.

Ну, полно, я слишком много наговорил тут, хотя никто не получает от прошлого отпущения грехов, стараясь умилостивить его раскаянием. Мы проводили солнце на покой словами и вином, — ну ладно, хотя бы чашкой кофе, — и вечер опустился на нас, так что, думаю, можно позволить себе что-нибудь покрепче. Как вы смотрите на бокал абсента? Заметьте, всего один — чтобы не бередить душу. После первого бокала видишь вещи такими, какими тебе хотелось бы их видеть. После второго видишь их не такими, каковы они есть. А потом видишь их в истинном свете, и это самое страшное, что может быть.

* * *

Что ж, я рад иметь возможность сказать будущим поколениям, что вы не утратили вкуса к экстравагантному.