Беседы в полумраке (СИ)

Ни лучика света не проникало снаружи, должно быть, трюмо вдобавок накрыли чёрной тканью. Готов спорить на щелбан, что это придумала тёща. Я не видел ничего вообще. Я держался за холодное, страшное зеркало как за единственный знакомый предмет, чтобы не потеряться в… и кто бы мог подумать, что все эти три счастливых дня я проведу здесь, скорчившись у подножия трюмо и бессильно молотя руками по стеклу.

Звал ли я их? Да, поначалу, но меня никто не слышал снаружи, а меня самого мой голос пугал едва ли не больше, чем та ситуация, в которой я оказался. У меня не было ног, которые могли затечь, и я почти не шевелился. Я больше не умел спать, поэтому слышал все разговоры в прихожей. Начали собираться родственники. Приехали мои взрослые дети. Пришли друзья. И никто из них не знал, что я здесь, рядом и испытываю такое, чего не пожелаешь и врагу, и что достаточно на секунду приоткрыть зеркало, чтобы дать мне покой. Как я желал этого! Но никто, естественно, не приоткрыл.

Там, снаружи, шло время, гремели шаги и хлопала дверь. Вероятно, в зале лежало моё тело, а через несколько метров от трупа, на кухне, женщины с остервенением готовили жратву. Мне даже показалось, что сюда донёсся запах мяса. Он привёл меня в ужас — я был вегетарианцем. Благодаря тому, что жена устроила пресс-конференцию с соседками в прихожей, я узнал, что умер от сердечного приступа. Мог бы удивляться — удивился бы, я же был здоровый как кабан… Но ледяной страх не давал пошевелиться другим чувствам.

Когда наступила ночь — я судил о времени по разговорам — зазеркалье преподнесло мне новый сюрприз. Мне показалось, что тут кто-то есть. Если рассуждать о зазеркалье как таковом, было бы логично предположить, что там живут наши отражения, которые делают то же, что и мы по эту сторону, только путают право и лево, как ученицы автошколы. Здесь же не было никого. И вообще, слово зазеркалье слишком весёлое и сказочное, тут больше подошел бы термин «зеркальная ловушка». За те несколько секунд, которые мне довелось в ней провести при свете, я успел заметить, что квартира не является точной копией оригинала.

Это было обособленное место, нежилое и зловещее. Ни одного звука не доносилось днём из самой зеркальной ловушки, всё, что я слышал, принадлежало миру людей. И вот с наступлением вечера, когда голоса моих близких — таких, увы, далеких! — умолкли, я услышал нечто другое. И вновь предоставляю вам самим догадаться, каково мне было, и без того раздавленному страхом, в кромешной темноте услышать где-то в глубине отражённой квартиры некий скребущий звук.

Низкий и медленный, будто кто-то очень большими когтями царапает по деревяшке. Одним словом, в ту ночь я сделал вывод, что это мрачное место не совсем нежилое. Есть такая картина, «Всюду жизнь» называется. Моим первым побуждением было поднять шум, замолотить по зеркалу изнутри — авось расколется, но благодаря десятилетиям тренировок я сохранил способность мыслить даже сейчас. Несомненно, скребущий звук реален — я тогда ещё не был знаком с эрудированной леди и не знал, что в подобном состоянии человека может подстерегать галлюцинация, — а ежели так, то глупее всего было бы привлекать внимание. На этой радостной ноте я вцепился в края зеркала и стал ждать утра.

Повторяю, у меня не было возможности ни заснуть, ни сойти с ума, ни потерять сознание, поэтому я в ясном уме и трезвой памяти сидел там в темноте час за часом и боялся пошевелиться, а оно тихонько скреблось… Изредка. Спросите: где логика? Если человек уже умер, то какого чёрта ему ещё бояться? А вот оказывается, есть чего. И страхи там ощущаются куда острее, чем при жизни. Если бы мы могли рассказать живым, мы бы многое рассказали. А то все ждут неизвестно чего и дерутся из-за места на кладбище.

Вам не надоело? Продолжаю.

О том, что началось утро, я судил по звукам. Едва снаружи затопотали, внутри резко прекратили скрести. Словно оно испугалось или затаилось до следующей ночи. Снаружи шаркали тапками, гремели чайником, несколько раз спустили воду, а я сидел за зеркалом, и впервые за сутки мне стало чуточку спокойней. Ну сдох, ну бывает, что тут поделаешь. Главное, что оно затихло и не скребётся. У моих родных вон день начинается, жизнь кипит ключом.

— Мам, тебе кофе или чай?

Даже уютно как-то от всей этой суеты, если можно так сказать в моём положении. Я передвинулся и сел по-другому. Жена с тёщей напились чаю, повыли ещё немножко и опять занялись приготовлением жратвы. Я ощутил сильный голод. Повторяю, чувства здесь вдвое острее, и телесные ощущения никуда не деваются. Человек превращается в одну сплошную фантомную боль, только лекарства от неё уже нет.

Топота стало подозрительно много, и когда раздался благочестивый голос тёщи: «Проходите, батюшка», стало ясно, что меня собираются зарыть не на третий день, а сегодня. Мода такая пошла, зарывать покойников на второй день, а если повезёт, то и на первый. (А ещё лучше — заранее.) Попа пригласили, стервы, при том что я в бога ни разу не верил. Ладно, пусть отпевает, теперь один хрен.