Бешеная собака искусства

Я в общежитии однажды художественную композицию сделал – над кроватью, заправленной армейско-больничным колючим шерстяным одеялом, на стене: ржавая колючая проволока (как лагерная) и на шипах осенние листья красиво наколоты. Это называлось: СВОБОДУ ЛУИСУ КОРВАЛАНУ! Я в школе был председателем Интерклуба! (и таки очень был!)

Она.

I'll meet you at midnight
Under the moonlight

Он.

Но Жан-Клод и Луиза-Мария
Никогда не встретятся.

Она. Почему ты не танцуешь? О! Слова звучали как музыка! вечер их встречи был теплым от смеха!

Он. Последний раз я плясал семь сорок в 98-м под пальмами в Испании.

Она. Ну станцуй семь сорок!

Он. Это был редчайший случай. Я вообще не танцую и не пою. В школе у меня была тройка, по «пению», а моя любовь сказала, что с моим голосом только из туалета кричать.

Я в классе был серой мышкой, ничем не выделялся, от этого у меня до сих пор комплекс, который приводит к стремлению обойти одноклассников хоть на финишной прямой, и оно мне удалось.

Она. А ты самолюбивый…

Он. (в запальчивости) Что не дано от природы по школьным меркам, к тому и стремился.

За шесть лет собрал коллекцию – 100 виниловых пластинок, почти 1000 сидюков аудио, купил аппаратуру и слушал. Академическая классика, джаз, рок и авангард.

Она.

Я встречусь с тобой в полночь
Под лунным светом.

Он.

Но Жан-Клод и Луиза-Мария
Will never be
Will never be

Какие небесные и тупые риффы и ещё более тупые и заряженные патронами земной жизни рифмы.

Она. (закрывает уши) Will never be! Will never be!

Откуда столько цинизма, ты чем-то не доволен?

Он. Нет, я вполне доволен жизнью. Настолько, что пишу под похоронные марши свои радостные композиции, и мне музыка не мешает, а заряжает оптимизмом под Funeraiiles (harmonies poetiques et religieuses) Листа и под скерцы и попсовую похоронку Шопена.

Она. Нет, я больше не могу. Не надо. Мне очень страшно. Я не вынесу больше этих мёртвых горизонталей, дай хоть одну вертикаль, давай вернёмся к солнцу!

Он. Но я не умею управлять сном, а мы с тобой в его реальности.

Она. Вспомни что-нибудь светлое, радостное, солнечное.

Он. Я не могу ничего вспомнить, я просто сплю.

Она. Я помню. Я помню, как вы познакомились с Ренэ Герра!

(ткань окутывает их, как две эфемерные фигуры)

Она. (говорит медленно и плавно, как во сне) Ты сидел на телефоне, выясняя, как одеться. Но все были одеты «никак» и под жару! Дневной приём проходил на открытой террасе на свежем воздухе, без закусок – чисто коктейль.

Он. (начиная припоминать) Я надел cocktail shirt и чёрные брюки.

Она. (показывает на воображаемых людей) Ренэ Герра в светлом костюме, его брат Алэн в темном, хозяин аукциона слева в профиль в сером костюме и с бокалом.

Он. (припоминая) Это момент, когда хозяин нас только-только познакомил…

(она скидывает с себя ткань, выходит на середину и меняет тон)

Она. (словно ведёт репортаж) Лето 2013 года. Презентация одной международной арт-институции в здании самого знаменитого отеля Монако – Отель де Пари на площади казино Монте-Карло.

Среди гостей – господин Герра, русист и славист, заведующий кафедрой славянских языков, почетный академик Российской академии художеств. Долгие годы Ренэ Герра поддерживал русскую эмиграцию, был литературным секретарём Бориса Зайцева, русского писателя-классика Серебряного века.

Ренэ Герра был рад познакомиться с нашим соотечественником господином Искандером, которого представили как коллекционера.

Он. (говорит больше для себя) Господин Герра, в Вашей коллекции несколько тысяч картин, а в моей не более 200, из них половина – московские нонконформисты, их ещё называют шестидесятниками, и почти все их работы – на бумаге. Не считайте меня очередным монакским коллекционером-олигархом!

(сидит, погрузившись вглубь себя, говорит, словно забыв об окружающих)

До конца так и не понял, почему я собираю. Собираю других людей и эпоху, чтобы понять себя. Причин больше в подсознательном, чем в том, что я могу понять и объяснить. Тут скрытые мотивации, подавленные фобии, загнанные в бездонные глубины; тут протест против условностей; неосуществимая жажда безграничной свободы; тут недовольство повседневностью; тяга к запретному; стремление к невозможному; прекрасные мечтания и многое другое.

Она. Странник!

Он. Возможно, у других бытиё определяет сознание. У меня всегда сознание определяло бытиё. Искусство для меня – это восприятия жизни. Мне близко свободное творчество «шестидесятников», они оказались свободны! Я учился у них геометрии.

Музыка