– Тебе тоже тяжело отмечать день рождения? – спросила я.
– Мы с Фишером родились с разницей в два часа. Он появился на свет первым, в одиннадцать вечера седьмого августа. А я – восьмого, чуть позже часа ночи. Так что у каждого был свой день рождения… Но да. Дни рождения – это тяжело. – Финн помолчал. – Значит, когда ты становишься такой тихой и печальной… это из-за Минни?
– Сейчас мне плохо, потому что я думаю о завтрашнем дне. О том, что я потеряла. Но и до смерти Минни у меня бывали такие моменты. Бывало, что я на целый день просто отключалась. Бабуля говорила, что это просто плохое настроение. У всех оно бывает. Может, она права. Но иногда мне кажется, что это скорее полное отсутствие настроения, а порой и вовсе похоже на самую черную депрессию. Особенно плохо бывает после того, как я выкладываюсь по полной, выступая каждый вечер, изливая душу со сцены. Я люблю все это – петь, выступать на концертах. Люблю людей и музыку. Но иногда я забываю оставить что-то для себя… И в итоге оказываюсь опустошенной. Свет гаснет, и не всегда бывает просто снова его зажечь.
– Понимаю.
Финн провел рукой по моей спине, пытаясь меня утешить. Потом его пальцы скользнули по моему подбородку, обвели изгиб ушной раковины, коснулись губ. В ответ я повернула голову и прижалась губами к его шее, и в груди будто развязался тугой узел, а вот внизу живота все сжалось.
– Но у тебя есть ключ, Финн. Я разрешаю тебе входить в мой дом. Даже если в окнах темно и ты не знаешь, что обнаружишь внутри. Все равно заходи, ладно? – К горлу подкатил ком, но я продолжила: – Я буду рада тебе, пусть даже в доме беспорядок и ты пришел без приглашения.
Финн потерся щекой о мою щеку и покрепче обнял меня, прижимая к себе так сильно, что стало трудно дышать, а я уткнулась в него и зажмурилась, мысленно умоляя последовать за мной в темноту за закрытыми веками. Через несколько минут он свернул с шоссе и остановился на давно закрытой заправке. Указатель, висевший на столбе, все еще врал, что здесь можно перекусить и выпить пива, а прохладный февральский ветер со скрипом раскачивал его взад-вперед. Слова, выцветшие на солнце, были едва различимы. Может, однажды я так же растаю под лучами софитов.
Жар наполнял нас и рвался наружу, а огоньки на приборной панели заменяли нам звезды. Финн обхватил меня обеими руками, вдыхая жизнь в мое тело, вливая новые краски. Его губы позвали меня, и я встретила его на пороге.
19
Кривые линии