Бесконечный спуск

Наконец, наступил момент, когда он настолько овладел чудотворной силой зеркала, что мог перемещаться уже не только в известных и знакомых ранее пространствах, но и там, где он никогда не бывал. К примеру, он увидел, как Иннокентий молился за него на Земле. И как он вместе с каким-то очень сильным и светлым человеком просил за него, Комарова, о пощаде.

— Ты и Сам спустился в преисподнюю и вдыхал ее гарь и копоть ради того, чтобы освободить нас и разбить оковы наши! — говорил этот человек, которого Комаров видел смутно, в полумраке. И далее он пел такие стихи:

Избавь его от тягостных терзаний совести,

Да сгинет навеки память грехов его,

Соблазнов юности его не помяни,

От тайных беззаконий очисти,

Осени его тихим светом спасения,

Облегчи его озлобленную миром душу…

Песнопения эти Комаров слушал как чудную музыку, и сердце его обливалось целительным бальзамом.

— Но и страданий этих вовек мне не забыть, Господи, — говорил он сам себе. — Ибо в них соль и мудрость жизни моей…

Тогда же пришла Комарову и дерзновенная мысль, он стал молиться о вразумлении:

— Господи, что мне сделать во имя Твое!..

На этот вопрос, впрочем, ответа не было.

Одновременно с этим он сумел вызвать памятный вещий сон-видение — он вновь прошел путем из отсека 61–61 через люк и канализационную шахту. Он вновь выбрался на луг и вновь совершил попытку ответить на вопрос вопрошающего…

На этот раз перед входом в пилон он оглянулся обратно на врата города-лабиринта. Никополь покрывала мрачная, иссиня-черная гора, увенчанная дымными багровыми тучами. Казалось бы, гора естественного происхождения, и в то же время в ней улавливалась какая-то завораживающая геометрия. Можно было подумать, что это был оплавленный и деформированный конус древнейшей конструкции, титанической башни, источавшей боль и ужас.

В последний момент перед входом в пилон Комаров с замиранием сердца увидел, что большие врата Волчьего города у подошвы горы открываются как разверзающаяся пасть и оттуда выходят стражники, поднятые по тревоге. Они смотрели в какие-то подзорные трубы в сторону менгира. Это означало, что бегство его замечено и, значит, неминуемо вызывает погоню.

В отличие от сновидения в карцере на этот раз Комаров прокрутил свое ясновидение гораздо дальше.

На вопрос: «Кем ты был?» — он вновь ответил, как и в первом откровении: «Я был человеком». На второй вопрос: «Кто ты есть теперь?» — на этот раз он воскликнул с убеждением:

— Теперь я ничто!

Ответ этот стал итогом долгих размышлений и усиленной молитвы, которую Комаров совершал последнее время. Этот ответ явно требовал от отвечающего, чтобы он не был легковесным, чтобы сердце его оказалось полным, налитым силой и светом. И Комаров проверял тем самым, в каком состоянии сейчас его сердце…

Он чувствовал, что ответ его принят. Голос вопрошающего ничего не произнес, но исторг тихое дуновение, в котором Комаров прочитал подобие «да!».

После небольшой паузы раздался третий вопрос вопрошающего:

— Куда ты идешь?

Этот вопрос стал неожиданным… Комаров долго молчал и мучился…

— Я хочу вернуться в прежнюю жизнь, хочу все исправить, — наконец, пролепетал он, и сделал это исключительно потому, что надо же было хоть что-то отвечать…

Голос ничего не ответил, никакого дуновения, никаких ощущений внутри или извне… Слышно было, как отчужденно завыл высоко над пилоном порывистый ветер. И уже скоро послышался топот. За Комаровым пришли стражи Свободного города…

Он не справился, он не был освобожден, а сердце его было все еще слишком легким. Его грубо и властно тащат назад, он видит, как менгир и скалы удаляются, небо заволакивает красноватыми тучами… Ужас подкатывает к горлу…

После этого видения долгое время Комаров не обращался к нерешенной задаче, собираясь с мыслями. В общении с зеркалом он вызвал тот жуткий эпизод своего прошлого, который преследовал его как галлюцинация с карликом. Он просил прощения у того человека, которого он лишил всего в жизни, которого подтолкнул к самоубийству. Самоубийца смотрел на него скорбно и безмолвно, в глазах его почти не было света, лишь тусклые отблески. Комаров многократно вызывал в зеркале эту беседу и вновь молил о пощаде. Ситуация вывернулась наизнанку: ведь теперь о пощаде просил он сам, а не тот несчастный…

Через какое-то время Комаров на правеже в ходе оцепенения заметил, что чудовищный карлик перестал так безоглядно хохотать, как это было ранее. В карлике как будто появилась какая-то брешь, он потерял чувство полной уверенности в своем господстве над Комаровым.

И тогда Комаров постиг с очевидностью, что Бог действительно удерживает силы преисподней от их подавляющей власти над душой. Ведь если бы Он позволил им продолжать одержание дольше, чем оно продолжалось, враги уничтожили бы последние остатки человеческой личности.