Бесконечный спуск

Обойдя плиту, Комаров видит, что она часть, вернее фасад древнего пилона из грубого базальтового камня, внутри которого есть пространство. Там и должно решиться все. Комаров вступает в это пространство, внутри которого выложена круглая площадка из плоских камней. Встав в середину круга, на небольшую гладкую плиту, истертую когда-то чьими-то ногами и коленями, он и сам опускается на колени и ждет… Вскоре он слышит мощный голос, исполненный совершенства, не таящий в себе ни угрозы, ни приторной доброты — но свидетельствующий о внутренней правде говорящего. Этот голос врезался в сознание Комарова.

Первый вопрос звучал так: «Кем ты был?»

— Я был человеком, — ответил Комаров, причем и во сне, и потом, когда он вспоминал этот сон, он был убежден, что ответы эти порождал он сам; что они не навеяны извне, как это бывает в сновидениях… И подтверждением этого стал второй вопрос, на который Комаров не знал, что ответить…

— Кто ты теперь? — произнес вопрошающий.

Комаров бормотал что-то, выдавливал из себя слова, и наконец произнес:

— Я не знаю, кто я… Я потерялся…

На этом месте сон был прерван, стражи жестко вытолкали Комарова из предбанника карцера. Наказание клеймлением было завершено.

Стоя у зеркала в потайном коридоре, Комаров разглядывал свежее клеймо во лбу. Место клеймления воспалилось и, казалось, светилось в полумраке.

Вспомнились слова двойника: «Город-лабиринт это не внешняя тюрьма. И если бы ты мог освободить свой дух, Ликополис тебя не удержал бы». Как же такое возможно, задавался вопросом Комаров, что стены этой внутренней тюрьмы так крепки, а истязания столь ужасны? Как я мог сам довести себя до такого положения, что мучаю самого себя, да еще так жестоко?

* * *

Теперь Комаров принялся усиленно работать над собой. Время сжалось — он трудился, как пахарь в страду, и один день стоил многих лет.

Вскоре он научился не просто блуждать по дальним закоулкам памяти, но с помощью внутреннего усилия вызывать в зеркале такие фантомы и события, которых ранее еще не было. Это были не иллюзии, а настоящие беседы, настоящие встречи и дела, только осуществляемые в какой-то параллельной реальности. Комаров ни на минуту не сомневался, что эта реальность вполне реальна. В то же время он никогда не путался, где явь его внутреннего Зазеркалья, а где явь по сю сторону зеркала.

У него постепенно получалось все. Комаров мог переноситься с помощью зеркала по пространствам Ликополиса, тем, где он уже бывал. Так же он переносился на Землю в известные ему места. Однако не удавалось повторить попытку разговора с двойником…

Спустя неделю или две после клеймления он смог воочию поговорить с Иннокентием. Это было уже не воспоминание, не отголосок, а новая удивительная беседа, настоящая беседа, которая значительно укрепила его. Комаров повидал и мать, и отца, и говорил с ними. Мать и отец выглядели как молодые, не больше сорока лет, и Иннокентий выглядел так, как если бы ему было менее тридцати. До конца не было понятно, где они, — ясно, что не в прошлом на Земле, но где-то еще, может быть, там, где они сейчас, а может быть, в другом времени и месте… Таких мест и возможных миров и времен, как теперь понимал Комаров, было у Бога много. Отец рассказал несколько случаев из детства, забавные истории о маленьком Комарове, которые тот давно забыл… И это было невероятное и исключительно светлое переживание, которое укрепило его силы. Комарову показалось, что в голосе отца есть какое-то едва уловимое подобие того голоса, который задавал ему вопросы в ясновидении…

Впрочем, возможно, это всего лишь чудилось ему, ведь два этих голоса были такими разными по тембру, интонации…

Комаров съездил на разведку в сектор 61–61. По едва приметным деталям он пришел к выводу, что сон после клеймления был вещим видением. Только в ясновидении могли так четко и подробно запечатлеться в памяти разные приметы данного отсека, включая даже выбоины на стенах и зазубрины на крышке люка. Во сне он поднял его с помощью лома. Здесь же, в этой не сновидческой и не зеркальной, а осязаемой реальности, это еще предстояло сделать. Комаров не торопился, понимая, что бегство из мегаполиса не может состояться раньше срока. Да он был уверен, что еще недостаточно «весит», чтобы бежать отсюда в лучший мир и там удержаться…

Великие поминки