Бесов нос. Волки Одина

– И не надо смотреть на меня с осуждением! – воскликнул Профессор, хотя Драйвер, опершись спиной о штурвал и развернувшись лицом к Сенявину, глядел на него с интересом и весьма дружелюбно, а Митя и Ведущий вообще не смотрели на Андрея Владимировича. – В нашей великой литературе мы сплошь да рядом встречаем более резкие высказывания. Например, в «Бесах» у Достоевского Степан Трофимович Верховенский так описывает сие характерное явление, называя его «административным восторгом»: «Поставьте, – говорит он, – поставьте какую-нибудь последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет. Чтоб власть свою показать!»… Он это по-французски говорит. Но я, увы, не знаю французского… Или у вашего тезки, господин ведущий, у Александра Николаевича Островского. По-моему, в «Доходном месте»… Да, кажется, Юсов… ну, не суть… один опытный чиновник утверждает, что среди чиновников есть люди, а есть черви. И люди, по его словам, от червей отличаются тем, что, если на тебя обратили внимание, то ты человек и дышишь – хорошее словечко, вы не находите? – а если не обратили – ты червь, и кем ты еще можешь быть?!.. То есть, наша власть, господа, если несколькими крупными штрихами завершить ее портрет, во-первых, как мы уже видели, такая же стадная, как наш народ. Во-вторых, отдельные ее головы вверх смотрят униженными холопами, а вниз – царственными барами. При этом чем ты ниже шестерка, чем больше ты шнырь, чем болезненнее твое унижение, тем сильнее хочется щеки раздуть и «свою власть показать», как это сказано у старшего Верховенского… И не только у шнырей и шестерок, но и у высоких смотрящих и положенцев, бояр и царедворцев, часто похожее желание возникает. Они ведь тоже, в свою очередь, рабствуют и холопствуют, унижаясь подчас намного сильнее, чем те, которых мы называем простым народом… В-третьих, они, то есть Правительствующая Братва, различные наши Власти, разумеется, друг другу завидуют и ненавидят. Но супротив Хозяина они у нас всегда составляли и составляют Единую Русскую Власть и Российскую Гидру. Головы ее могут злобно кусать друг друга, но туловище у них одно, и стоит появиться какому-нибудь слабосильному Петру Третьему, или Павлу Курносому, или Николеньке Страстотерпцу…

Тут Митя закашлялся. Он теперь сидел почти рядом с Профессором. И Сенявин инстинктивно привстал, чтобы пересесть на другую сторону. Но, видимо, так же инстинктивно сообразил, что эдак будет совсем неприлично по отношению к этому – как его? Соколовскому? И потому не стал пересаживаться, а отошел к Петровичу, якобы для того чтобы осмотреть торчащие на раме верхние спиннинги.

А Митя, подавив кашель, хрипло произнес:

– Pour montrer son pouvoir.

– Не понял вас, – обернулся Профессор.

– Это по-французски, – грустно улыбнулся Митя.

– Я догадался, что по-французски. Но вы это к чему изволили… изречь?

– Вы сказали, что не знаете французского. И я подумал, как можно перевести слова Верховенского: «чтобы показать свою власть».

«Чокнутый! Все уже давно забыли про Верховенского!» – подумалось Андрею Владимировичу, скорее испуганно, чем гневно.

Установилось неловкое молчание.

Спас положение Драйвер. Участливо глядя на Профессора, он сказал:

– Я что-то не понял. Вы ведь говорили, что воруют на первом этаже. А наши чиновники, эта наша братва, разве они на своем втором этаже не воруют? У нас, у народа.

Благодарно улыбаясь карелу и демонстративно к нему одному обращаясь, Профессор стал объяснять: