Бесов нос. Волки Одина

Первым заговорил Ведущий:

– Стало быть, если я правильно запомнил, на первом этаже у нас хамят и воруют. На втором – рабствуют и лакействуют… А на третьем этаже одним словом что происходит?

Профессор сначала пригубил из рюмки (именно пригубил, сделав осторожный глоток), закусил головкой зеленого лука, сладкий огонь во рту заел теплым деревенским хлебом. А когда нарочито неторопливо и с удовольствием прожевал, с деланной неохотой ответил:

– Если одним словом, то в первой комнате на третьем этаже, там, где, как я сказал, проживает наука, – там у нас обезьянят.

– Вы хотите сказать: обезьянничают.

– Я всегда говорю то, что хочу сказать. Мне больше нравится слово обезьянят. Оно существует в нашем богатейшем языке. Не верите – посмотрите… хотя бы в Интернете.

Профессор снова пригубил из лафитника и стал закусывать оставшейся перед ним на столе луковой зеленью.

Потягивая пиво, Ведущий дождался, пока Сенявин до конца прожует то, что запихнул себе в рот, и поинтересовался:

– А в чем это… это обезьянство… я могу употребить такое слово? Или лучше сначала в Интернете посмотреть?.. В чем оно выражается?

Профессор строго посмотрел на Ведущего, а ответил весело и чуть насмешливо:

– Представьте себе, милостивый государь: такие же бердяевские перевертыши, или, научно говоря, антиномии. С одной стороны, знать не знаю и ведать не ведаю, с другой – можем мы и сами шевелить усами. А в итоге – обезьяним. Кушать-то хочется.

С этими словами Профессор сначала отправил в рот новую порцию зеленого лука, а затем запил ее остатками из лафитника.

– Простите, Андрей Владимирович. Я, кажется, не понял, – улыбчиво признался Ведущий.

– Объясняю, – пережевывая, прерывисто отвечал Сенявин. – Мы, как Сократ, твердо знаем, что ничего не знаем… А потому обезьяним… и в науке, и в технике, и в нашем быту… от атомной бомбы до самовара… Если угодно, и здесь воруем… Самовар, матрешка, балалайка, пельмени… Если честно копнуть в историю, все это мы собезьянили!

Профессор схватился за графин и, судя по всему, собирался наполнить опустевшую рюмку. Но покосился на Трулля и поставил графин на место.

– Глубокое мое убеждение, что в России наука всегда была вторична, по сравнению с искусством и особенно – с литературой. Мы не немцы и не англосаксы: мы в первую очередь сердцем живем и во вторую – умом. Но кушать-то хочется, как я сказал. И потому обезьяним и подворовываем. С петровских времен до Екатерины голландили и немечили. Затем стали французить… Не мое, кстати, словечко – державинское!.. А теперь, наверное, американим где только возможно: от попкорна до теоретической физики и якобы национальной системы образования… Как тут не вспомнить замечательный чеховский рассказ про умного дворника…

Тираду Профессора прервал громкий выкрик: «Идет!»

В беседку ворвался Петрович с широким подносом, в центре которого дымились три рыбины. Две из них были раскрыты и освобождены от костей. Третья, побольше, – неразобрана, с головой и золотистой чешуей.

– Аркадич идет. Поэтому подаю, – объяснил свой выкрик Драйвер.

С того же подноса Петрович снял тарелки, приборы и разложил на столе.

Перед Ведущим он поставил разобранного лосося, перед Профессором – неразобранного. И отвечая на нахмуренный взгляд Сенявина, сказал:

– Мне показалось, что вы, профессор, любите сами разделывать рыбу.

– Что-то вам в последнее время часто стало казаться. И главное – правильно, – с недовольным лицом довольным тоном объявил Сенявин.

Тут в беседку вошел Митя и сразу закашлялся.

Ведущий протянул ему отставленную кружку пива.

К удивлению Профессора, Митя не стал от нее отказываться: радостно схватил обеими руками, так жадно прильнул, что намочил себе щеки и подбородок, но кашлять перестал уже после первого большого глотка.

Трулль предложил Дмитрию Аркадиевичу сесть рядом с ним. Профессор отодвинулся на край стола, чтобы быть подальше. – А ты чего тормозишь, Петрович? – спросил Ведущий. Драйвер погладил свою красную шапочку и ответил:

– Нам не положено есть вместе с гостями.

– Не включай героя! Присаживайся, – велел Ведущий.

– Спасибо, Сань. Но правда: не положено. Я потом поем с поварихой. Я нам оставил четвертого лосося.

– Желание гостя – закон, – объявил Трулль. – А гость тебе говорит: с нами поешь!

Пришлось Драйверу сесть рядом с Митей, напротив Профессора.

Ведущий принялся есть лосося, пальцами правой руки отщипывая небольшие кусочки и ласково помещая в рот, а с левой руки запивая пивом.

Профессор разделывал рыбину медленно и аккуратно, чтобы ни одной косточки не осталось в розоватых волокнах.

После первого же кусочка Трулль похвалил повара. Сенявин его поддержал.

– Так ведь вы еще не попробовали, – сверкнул зеленым глазом Драйвер.

– Так ведь ваша дочка готовила! – в тон ему откликнулся Профессор.

– Дочка у меня далеко. Это повариха коптила, – сверкнул другим глазом Петрович.

«То она здесь, то далеко», – удивленно подумалось Андрею Владимировичу. Но не стал развивать мысль – при разделке лосося слишком стремительно разыгрывался аппетит.