Беспризорник Кешка и его друзья

Корешок шмыгнул носом, блеснул озорными глазами, еще раз переспросил, как ему обратиться, и, про себя повторяя: «Просить можно, а воровать нельзя, просить можно, а воровать нельзя», боком стал подвигаться к отдувавшемуся, как старый паровоз, Хватову.

Еще шагов за десять до Хватова мальчуган протянул руку, а когда подошел, то пролепетал, все перепутав:

— Земляк… дяденька, воровать можно, а… а просить нельзя. Дай мне ухи от чушки.

Хватов обернулся, упер руки в бока и насмешливо переспросил:

— Как ты сказал? А ну повтори!

Стоя на некотором расстоянии, Ванька махал картузом, гримасничал, подмигивал, показывая Корешку, что он говорит не то. А Корешок хотя и видел знаки, но не понимал жестикуляции товарища.

— Ты, часом, не того? Умом не рехнулся? Кто тебя учил так просить, шалопай? — прищурив глаза, строго спросил Хватов.

— Я сам… Я сам, — испуганно пробормотал Корешок, не понимая, в чем он запутался, и не решаясь подойти ближе. Но руку все же не опускал.

— Эх ты, горе-горемыка! Как же это для тебя, босяка, я отрежу у свиньи уши? Да разве голова без ушей бывает? Кто такую голову купит у меня на ярмарке? — усмехнулся Хватов.

— Я не знаю. Чо с ухом, чо без уха, — ответил притихший Корешок и посмотрел на Ваньку: «Правильно я сказал?»

Ванька подошел ближе и стал поддерживать Корешка:

— Дяденька, отрежь голодающему хвост. Ведь он не продается.

Глядя на беспризорников, дед, который пас коров вместе с Кешкой, покряхтел, взялся за бороденку и поддержал ребят:

— Иван Иваныч, восподи, помилуй их… Дите — оно есть дите. Хвостами пожалуйте…

Хватов повернулся к Ваньке.

— Молодец. Люблю за ухватку. Из тебя бы вышел хороший купец. А вишь у этого шалопая философия-то большевистская: «Воровать, можно, а просить нельзя!» Этак, знаешь, можно и в полицию попасть. Все бы воровали, а кто барышничать?.. Кто будет честным трудом заниматься?! — раздраженно закончил он, но все-таки отрезал хвосты у двух свиней и с видом благодетеля бросил их беспризорникам.

Ванька на лету поймал горячие хвосты, достал перочинный нож, разрезал их, поделив на три части. Корешок жадно следил за дележкой и, прищурив глаз, прикидывал — не обманул ли Ворон? Получив свою долю, он тут же стал грызть хрустящий хрящ, не обращая внимания на оставшуюся щетину и копоть.

Хватов махнул рукой и проговорил:

— Поживились, канальи? Теперь идите своей дорогой. А какие вы тощие! Эх, эх, посмотрю на вас, и жаль мне вас… А как подумаю, да черт с вами!

За воротами бойни к ребятам присоединился Кешка.

— Корешок, а ты ему ввернул так ввернул: «Воровать можно, а просить нельзя!» — потешался Ванька.

— Это я так каркнул шпиену? — удивился Корешок и звонко рассмеялся.

3

— Дошлый, Ворон, Корешок, обождите, черти! — донеслось до ребят, когда они по Нахаловке брели к вокзалу, чтобы разыскать знакомого машиниста.

Беспризорники обернулись и узнали Лу, который частенько приносил в ночлежку хлеб. Он был босиком, одет в сатиновую рубаху.

— Здорово! — протянул Лу худую руку Кешке, подражая взрослым.

— Здорово!

— Как дела, бродяга? — дружелюбно спросил Лу Ваньку.

— А твои как, мамкин сынок? — вопросом ответил тот, смотря в смеющиеся узенькие глаза приятеля.

— Идем, Леньча, с нами на вокзал, мы тебе расскажем про одну штуку. Верно, Ворон? Верно, Корешок?

Ленька ответил, что мать ушла в город и ему нельзя уходить далеко от дома.

— Жалко, — сказал Кешка, — ну, мы тогда пойдем.

— Приходи к нам чаще, Лу, — пригласил Корешок. — Чо тебе? Мамка кормит, а ты шатайся да шатайся. Нам в ночлежку принес бы мешок сухарей. Тут недалеко, дотащишь.

— Ребята, — вспомнил вдруг Лу, — на купеческом огороде есть чучело. Такое нарядное, как барин. Его нужно раздеть, а вам кому-нибудь напялить на себя штаны да зипун с шапкой.

— Правильно, Леньча! — обрадовался Кешка. — Идем, братва. Где это чучело? Мы сейчас его разденем. На то лето купец пусть еще раз оденет.

Вскоре ребята возвратились оживленные и веселые. На Кешке была большая шапка-ушанка, на Ваньке — старые широкие штаны.

Лу примерял Корешку ватную тужурку с разорванными рукавами и восхищался:

— Смотри, как будто на тебя шили. Только до половины нужно рукава обрезать. Ну, это ничего, мы обрежем, — и китайчонок стал шарить по карманам, ища перочинный нож.

— Зачем отреза́ть? — остановил товарища Кешка. — Да они, знаешь, как зимой пригодятся?! Рукавиц-то нету. Корешок руки запрячет в рукава и будет ему хорошо. Верно, Корешок?

Корешок посмотрел на опрятного Лу, на его новую сатиновую рубашку и подумал, что хорошо жить с матерью. Малышу надоело голодать, шататься по ночлежкам, и он хлопнул Лу по плечу:

— Ленька, землячок, а чо, если мы с тобой будем жить вместе? Ты скажи своей мамке, чтобы она меня взяла в мамкины сынки. Я ее слушаться буду. Я ее объегоривать не буду. Скажешь, Лу?

Лу уклонился от ответа. Он-то хорошо знал, что они с матерью живут бедно, сами часто голодают, и передавать просьбу Корешка ему не хотелось.