Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

Повесть подверглась резкой критике со стороны Н. К. Крупской, написавшей в «Правде» разгромную рецензию. По мнению вдовы Ленина, используемый в школе педагогический подход был пагубно индивидуалистским, являлся отходом от марксистских принципов формирования настоящего советского гражданина и больше напоминал замшелую семинарию («…А на деле – не в Чухломе какой-нибудь, а в Ленинграде процветает советская бурса, руководимая людьми, работа которых ничего общего с задачами, поставленными советской властью, не имеет. […] Бурс, хотя бы они и называли себя советскими детдомами, нам не надо»)[208]. Эта коммуна, выбравшая имя Достоевского, и уже в этом проявившая инициативу и независимость (в издании 1930 года книга называлась «Республика беспризорников»), конечно, не соответствовала советским идеалам, как трудовые коммуны Погребинского и Макаренко, возникшие по инициативе ВЧК. Сорока-Росинский вскоре был переведен на другую работу, он готовил воспитателей для работы с беспризорными и трудными детьми; Белых и Пантелеев продолжали писать книги, их «Республика ШКИД» неоднократно переиздавалась. 27 декабря 1935 года Белых был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности на основании пункта 10 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР. Считается, что Белых написал, или, по другим сведениям, хранил стихи о Сталине сатирического содержания – преступление, подпадающее под статью о «контрреволюционной пропаганде» и «антисоветской агитации». «Но никакой пункт 58-й статьи, – писал Солженицын, – не толковался так расширительно и с таким горением революционной совести, как Десятый. Звучание его было: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти… а равно и распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания»[209]. Осужденный на три года, Белых умер от туберкулеза 14 августа 1938 года в Ленинграде в пересыльной тюрьме. Пантелееву тоже предъявлялись различные обвинения. Кроме того, в 1936 году не стало Горького, который высоко ценил книгу «Республика ШКИД» и благодаря своему авторитету в какой-то мере защищал авторов. Таким образом, открывалась дорога для критики психолого-педагогического подхода, изложенного в книге. Был самый разгар Большого террора, а декларируемая «ликвидация беспризорности» сопровождалась изъятием книг об этом явлении, которое, в сущности, никуда не делось. В номере газеты «Правда» от 4 июля 1937 года А. С. Макаренко выступил поборником новой советской школы, скинувшей остатки буржуазной педагогики, способной энергично создавать «нового человека». Жизнь беспризорных нужно описывать не такой, какой она была на самом деле, а такой, какой она должна быть. Таким образом, Макаренко прямо осуждал то, что, на его взгляд, являлось психологическим и романтическим флером в популярных книгах о беспризорниках: «Некоторые наши авторы интересуются не вопросом о формировании характера человека, а только тем, насколько необычайна, остроумна и привлекательна анархическая поза беспризорного»[210]. В качестве отрицательных примеров он приводил повесть «Правонарушители» (1922) Лидии Сейфуллиной[211], «Дневник Кости Рябцева» (1927) Николая Огнева[212], «Республика ШКИД» (1927) Григория Белых и Леонида Пантелеева (последняя была названа «историей педагогической неудачи») и «Утро» (1933) Ивана Микитенко[213]. Также вразрез с «прогрессивной» точкой зрения Макаренко шли рассказы и повести, в которых автор, изображая детей, «дает картину, лишенную богатства красок и подлинной жизненности». Объектом этой критики стали «Наши знакомые» (1936) Юрия Германа[214], «В городе Бердичеве» (1934) и «Муж и жена» (1935) Василия Гроссмана[215], «Дорога на океан» (1935) Леонида Леонова[216].

Примечательна история Василия Гроссмана. С октября 1935 года писатель был в отношениях с Ольгой Михайловной Губер, женой его близкого друга, писателя Бориса Губера. Когда Губера приговорили к высшей мере наказания за «участие в контрреволюционной террористической организации», Ольгу тоже арестовали как жену «врага народа». Гроссман поспешил оформить опекунство над ее сыновьями, чтобы те не оказались в дет-ском доме, и направил в НКВД письмо с просьбой освободить Ольгу на том основании, что она уже несколько лет фактически была женой Гроссмана, а не Бориса Губера. Ольгу освободили. Такова была «жизненная ситуация» в России 1930-х годов, и, конечно, Макаренко не мог об этом не знать. Впрочем, если не вдаваться в подробности биографии авторов, в их творчестве это также нашло отражение.