Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

Мы шли по коридору, переходя из одного вагона в другой. Раньше я «работал» на поездах, но с ребятами моего возраста, хватая все, что попадалось под руку. Я понял, что Мишка хочет использовать более утонченные приемы, и с любопытством следил за ним. Засунув руки в карманы, он с безразличным видом шел по коридору, а его полуприкрытые глаза шарили меж тем по купе. Поезд был битком набит, и требовался немалый опыт, чтобы мгновенно оценить, есть ли в купе интересный багаж, где он лежит и кто его хозяин. Чемодан, на первый взгляд, может показаться привлекательным, но потрепанный вид его владельца — интеллигента без гроша в кармане — говорит о том, что внутри мы не найдем ничего, кроме старой одежды.

Опытные пассажиры знали, что нет такого места, где можно надежно спрятать свои вещи от воров, и были очень осторожны, иногда привязывали тюки и чемоданы к себе веревкой или садились на них. Нам не было дела до пассажиров в «жестких» вагонах, с деревянными скамьями без обивки: там ехали крестьяне, рабочие, студенты и интеллигенция. Конечно, иногда среди них мог оказаться спекулянт, который вез ткани, обувь и другие ценные товары и который хотел казаться неприметным. Но чаще мы находили своих «клиентов» в «мягких» или «международных» вагонах: инженеры, командированные, партийные шишки и разные «ответственные работники».

Не успели мы дойти до «международного» вагона, как увидели идущего навстречу контролера, и, не желая встречаться с ним, мы развернулись и побежали в противоположную сторону. Мишка торопливо открыл дверь, выскочил на подножку, перемахнул через перила и одним прыжком оказался на крыше. От этих акробатических упражнений на полном ходу поезда у меня перехватило дыхание; руки и ноги стали ватными. Но выбора не было: я преодолел свой страх оказаться под колесами поезда, собрал все силы и тоже прыгнул. Лежа на крыше, я лихорадочно цеплялся за трубу, чувствуя, что в любой момент могу упасть.

— Вижу, ты научился лазать по крышам! Держись крепче, а то ветром сдует, — сказал Мишка, запросто вытянувшись на спине. — Зимой так на крыше не полежишь, — продолжил он, прикуривая сигарету и щурясь от сильного солнечного света. — Помню, как однажды…

— Да знаю я, тысячу раз так делал, — перебил я, раздраженный его покровительственным тоном.

— А если делал, почему цепляешься за трубу?

Я разжал руки и тоже лег на спину. Мишка улыбнулся.

— Делать то делал, но не зимой. Минус тридцать — это тебе не шутка. Как-то ехали мы зимой в Ленинград, и тут зашли в поезд менты и давай шнырять. Пришлось лезть на крышу, ветер такой, что до костей пробирает. Крыши обледенели, руки болят, соскальзывают. Мы замерзли, боялись, что в любой момент соскользнем вниз. Упасть нельзя, потому что в то время официально заявили, что «беспризорность ликвидирована», а это означало либо лагерь, либо расстрел. Кто-то умер от холода и скатился вниз. Однажды на станции менты окружили поезд и хотели нас поймать. Мы бросились в разные стороны, как крысы, а они открыли по нам огонь. Люди врассыпную, бабы кричат. Я прыгнул в сугроб, соскользнул под вагон, переполз по рельсам и убежал. Многих наших убили или покалечили. Я тогда для себя решил: никаких поездок зимой. А летом одно удовольствие.

В сумерках Мишка пошел на разведку, я ждал его на крыше. Вскоре он вернулся, довольный. «Нашел местечко. Сегодня поживимся!» — весело сказал он, потирая руки. Когда стемнело, мы приступили к работе. Мишка достал из кармана крепкую веревку, обвязал один конец вокруг моей талии, закинул петлю на трубу, а другой конец привязал к себе. Велев мне крепко держать веревку, он ринулся вниз головой в темноту и заглянул в окно. «Сукины дети, еще не спят, придется подождать», — сказал он, когда я втащил его наверх.

Мы подождали с полчаса, затем началась операция. Мишка достал из кармана крючок, на одном конце которого был кожаный ремешок в виде рогатки, закрепил его на руке и снова спустился вниз. Я держал веревку изо всех сил и вдруг почувствовал рывок, натянувший ее до предела. Мишкины ноги судорожно задергались, и вдруг рядом со мной упал большой чемодан. В грохоте поезда я услышал крик, доносившийся из купе.

— Видал? — пробормотал Мишка, растянувшись на крыше и глубоко вздохнув. — Подцепил крючком и вытянул на раз.

Крики в купе стали громче.

— И чего кричат? — Мишка посмотрел вниз. — Из окна торчит лысая голова и кричит не по-нашему.

— Врежь ему хорошенько, чтоб замолчал.

— Пусть покричит! Не видать ему больше чемодана! — злорадствовал Мишка. — Давай ори во всю глотку! Ты ведь ничего подобного не видел, правда? Ладно, — сказал он, развязывая узел на веревке, — идем. Здесь опасно. Эта лысая башка всех переполошила.

Поезд летел сквозь тьму, а мы, перепрыгивая с крыши на крышу, добрались до последнего вагона. Жаль было расставаться с дорогим кожаным чемоданом, но пришлось выбросить его, связав содержимое в узлы. По опыту мы знали, что ограбить иностранца — это не то что ограбить обычного советского гражданина, и что наверняка милиция уже нас ищет...