Случайно в МОНО узнали об Александровском подземелье, снарядили экспедицию, на вокзале заручились согласием ж-д ГПУ, нашли ход, без верхнего платья опустились в подземелье. Жуть обдала всех! С одним фонарем впереди в узком проходе, перебираясь через трубы сквозь тьму, при частых поворотах прошли более пятнадцати саженей. Дышать становилось тяжело и трудно — отсутствовал кислород. Женщина-инспектор выбыла из строя — она лишилась сознания, упала в обморок, ее душила рвота. Ее вынесли наверх, экспедиция продолжалась. Снова одолели в темноте пройденное расстояние, и перед нами в стене вырос овальный канал, по которому растянулась паровая труба. В этом канале можно было только ползать. Первым с фонарем пополз дружинник ДЧК тов. Шаги-Ахметов, за ним агент ГПУ, последним на четвереньках я полз. Несколько минут ползания в канале лишили меня сил и способности дышать. Я сообщил товарищам и, не поворачиваясь, ибо места не было, как рак, ногами вперед, пополз назад к выходу из канала. Ко мне присоединился и агент ГПУ, и только дружинник, тов. Шаги-Ахметов, юркий подобно кошке, полз вперед вдоль канала с уже потухшим фонарем.
Мы полустояли у входа в канал. Глухие крики разбуженных беспризорных детей едва доносились до нас. Для поддержки связи с дружинником мы жгли спички, которые гасли не догорая.
Около двадцати ребятишек были найдены дружинником в канале. Их вывели наверх, и среди них был Чайник. Лица, умытые грязью. Ни одной нотки негодования, ни одной мольбы. Недоумевая, они нас разглядывали всех, точно спрашивали:
— Зачем нас будили?
Пока шла беседа с Чайником, кто-то из остальной группы вынул из кармана мяч, и он пошел по рукам.
Совсем дети! Дети, у которых большой практический опыт в жизни, жизнь которых наполовину проходит в подземелье, играли с мячом. А двенадцатилетний малыш по кличке Зайчик вынул из бокового кармана своих тряпок пустую бутылку, ранее, видимо, наполненную самогоном, и каждый, чмокая, приставлял ее к своим губам.
Их собрали всех в зал.
— В детский дом пойдете?
— В хороший детский дом, где работают, пойдем, больше никуда не пойдем, — и, бросив нас среди зала, снова затеяли какую-то игру.
В детском доме
Чайника направили в детский дом. В короткий срок работы его были выставлены как образчики крупного достижения в работе над беспризорным элементом. Тут была сложная лепка и красочные рисунки. Чайник усиленно занимался, строил планы своего будущего, но моментами все рушилось: медлительный темп, казарменное однообразие жизни детского дома вызывали внутренний протест его бурных наклонностей, устремленных к постоянным движениям и смене впечатлений.
— Тошнота, — жаловался Чайник, — хоть работу какую организовали артелью…
И Чайник сбежал. Бежал на улицу, не задумываясь о последствиях, и через определенный промежуток времени снова возвращался, дабы снова сбежать.
— Где же теперь Чайник?
Навсегда
Я его недавно встретил в МОНО. Он сидел в приемной и курил, сквозь зубы часто плевал и несколько свысока оглядывал очереди из таких же, как и он, оборвышей.
Была тут видавшая виды детвора в одном нательном, почерневшем от грязи белье, с привязанными тряпками до колен, босиком, но с остатками пальто на голом теле, в мешках вместо верхнего платья и галошами «великан» на ногах. Некоторые сами пришли, иные милицией привезены и ждали в приемной определения в детские дома.
Чайник был всех их старше, а поэтому и держался в приемной независимо.
— Чайник, дай по-ку-рить.
— Чайник, оставь бычка!
— Отстаньте...
— Да-ай, да-ай...
Чайник был не в духе. Волновала предстоящая встреча в приемной, где его знали, знали как одаренного, но опустившегося мальчугана.
Его узнали и как старого знакомого повели в кабинет заведующего.
— А... явился... Ну, здравствуй, добро пожаловать. Мы тебя ждали. Не забыл нас? Где ж твое честное слово? Ты свое обещание дал при свидетелях. Или забыл?
И град упреков чуткой пожилой женщины, говорящей с ним, как равная с равным, был для него болью довольно-таки чувствительной.
— Я не мог так жить, — весь краснея, защищался Чайник.
— Почему ты не пришел ко мне? Ну, расскажи, где был...
Чайник серьезно, здраво, точно взрослый, рассказывал о своем житье-бытье.
— А надолго ты к нам? — не глядя на него, спросила заведующая.
— Навсегда.
— Почему?
Чайник слегка призадумался.
— Почему?.. Раньше мы были без друзей, а теперь знаем, что Ленин о нас писал. И у вас на стене висит — и Чайник прочел вслух строку: «Записывайтесь в друзья детей».
— Есть друзья, лучше будет жить. Потому и пришел навсегда. Навсегда...24