Бессердечно влюбленный

Мы ехали на арендованном чёрном Рено с водителем. Я прильнула к окну и забыла обо всём: о деловом этикете, об удаве, о конфликте между нами. Нет, конечно, я не подпрыгивала и не повизгивала радостно, как щенок, хотя очень хотелось… Мне даже сын Ниночки говорит: «Ты — неправильная тётя, тёти не прыгают», но я была абсолютно не против быть неправильной. Особенно, когда радости через край! Сейчас она била в темечко, потому что я держала её в груди, позволяя вырываться наружу лишь расползающейся то и дело улыбкой и восторженными ахами. О, как я соскучилась по радости: глупой, детской, немного экзальтированной, моей! Жить в радости каждый день — вот оно, счастье!

И я была благодарна городу на Сене, что разбудил её во мне. О, Париж, я так долго ждала с тобой встречи! Наверное, я была бы счастлива, даже если бы столица моды оказалась селом с одной колокольней посередине, но это был тот случай, когда ожидания и реальность совпали. Голова слегка кружилась, глаза жадно фотографировали и откладывали в память детали и детальки — ведь их было столько, в мешке не унести: ворота Сен-Дени, похожие на триумфальную арку; патина на тёмных статуях; живописный клошар, словно вышедший из песни Жоржа Брассенса про старика-овернца[22]; кафешечки с красными маркизами и круглыми столиками на улице. Это в ноябре-то! Уютно, красиво, очень французисто!

— Вам нравится Париж, Виктория? — спросил удав, вырывая меня из водоворота впечатлений своим безэмоциональным тоном.

— Да! О да! — воскликнула я и, не удержавшись, ткнула пальцем в чудесный белый купол на холме: — О, Боже, смотрите, это же Базилика Сакре-Кёр! Не верю, что вижу её своими глазами!

Я обернулась на удава и поразилась: он улыбался! Не растягивал сухо губы, как обычно перед партнёрами, не ухмылялся ехидно, не хмыкал саркастически… Он улыбался с таким видом, с каким обычно отец семейства приносит дочке долгожданный велосипед. Или собаку, которую долго не разрешал завести. Немножко снисходительно, сверху-вниз, но тоже счастливо. Ого! Неожиданно… Кажется, «О, Боже» он принял на свой счёт.

— Такой красивый город, — чуть тише плескаясь радостью, сказала я.

— Петербург лучше.

– À chacun ses goûts, как говорят французы, — улыбнулась я и перевела: — Каждому свой вкус. К тому же сравнить я не могу, в Питере я не была.

— Досадное упущение, — заявил Михаил.

И я снова отвернулась к окну — жалко было пропустить хоть что-то! Но Михаил оказался ревнив, как Бог в иудейских притчах, и снова заговорил, привлекая моё внимание:

— Красота Парижа слишком преувеличена. Писатели, режиссёры, газетчики, кто только не приложил руку. Я считаю столицей мира Петербург, и всегда буду считать. Вот где величие. Вот где архитектура и мощь. Историзм, культура, никакой легковесности. Не то, что тут. И метро, кстати, неудобное. Ни в какое сравнение с питерским не идёт.

Вот жеж бука! Я улыбнулась удаву снисходительно:

— Никоим образом не хочу уменьшить красоту и значимость Санкт-Петербурга, но, кажется, вы не видели Парижа.

— Я не впервые тут, — буркнул он. — И это я уже говорил.

— Можно быть и не видеть, — вежливо интерпретировала я простонародно-точное «смотрел в книгу, видел фигу».

— И чего же я не вижу, по-вашему? — подался ко мне Михаил, снова изумляя меня желанием диалога.

Это меня ещё раззадорило, и я заговорила:

— Чувственности. Она тут во всём. Посмотрите на вон то здание, статуи в нишах, лёгкий, воздушный орнамент. А если проехать в ту сторону по бульвару Шапель, мы увидим знаменитый Мулен Руж. Красную, маленькую, но революционно-вызывающую мельницу, волей чьей-то мысли превращённую в кабаре.

— Вы же не были в Париже, — удивился Михаил.

— Зато сколько я про него читала! У нас даже в университете был целый ряд занятий, где мы изучали Париж. Я карту центра могу вам начертить с закрытыми глазами.

— Но зачем это вам?

— Ну как же! Интересно!

— Нет, ну допустим, тут действительно довольно красивая архитектура, но ведь вы могли так и не приехать в Париж, — не собирался успокаиваться удав. — В чём рациональность изучения карты города, в котором вы неизвестно когда окажетесь?

«Вот дундук», — подумала я, а вслух сказала:

— Дело не в рациональности, а в романтике. Здесь даже воздух другой.

Михаил опустил стекло и вдохнул.

— Нет, такой же.

Я рассмеялась: железяка! А он добавил, вдохнув ещё раз:

— Воздух как воздух: азот и кислород, смеси углекислого газа, воды, аргона и водорода.

Вот как объяснить железному лбу, что воздух другой из-за романтики, из-за поэзии камня, истории, из-за песен, столь щедро воспевающих Париж? Наверное, ему просто не дано? А, может, — прокралась в мою голову крамольная мысль, — может, для того нас и столкнула судьба, отправила не куда-то, а во Францию, где всё дышит романтикой и чувственностью, чтобы окаменевший «Кай» почувствовал, где у него сердце?