Бессердечно влюбленный

— Да, в квартире есть кухня и всё необходимое. Холодильник, кажется, включён, — став ещё темнее лицом, пробурчал Михаил. Затем добавил: — Неужели вы думаете, что я не оплачу за вас счёт в ресторане?

— Вы не обязаны.

— Как мужчина, обязан.

— Но как директор, нет.

— Это я сам решу.

Вид у него был такой, словно я его смертельно оскорбила.

— Ну… хорошо, — уступила я. — Ещё мне бы хотелось более точно знать адженду нашего с вами пребывания в Париже. Когда у нас встреча? Где? Как мне нужно выглядеть, ведь в зависимости от того, будет это ресторан или офис, одежду мне придётся подготовить разную. А для этого, видите ли, женщинам требуется время.

— Сегодня встреч нет, — отрезал он. — Завтра… я жду информации от господина Одюльмера. Поставлю вас в известность.

— Спасибо! — улыбнулась я. — Вы говорили, что отвезёте меня к башне, но если устали после перелёта, я вполне могу сама прогуляться.

— Нет! — рявкнул Михаил так, что я моргнула. И тут же спохватился, добавил мягче: — Я обещал. Я всегда держу слово. Если вы готовы гулять, то даю вам на то, чтобы устроиться и переодеться, полчаса.

Мда, не разгуляться…

* * *

Ровно через полчаса я вышла в коридор в брючках, курточке и блузке — ведь на улице была теплынь, не в пример нашему ноябрю. Шифоновый шарфик на шее, красные туфли на невысоком каблучке — давно пора купить другие, чтобы так не зыркал… Михаил уже ждал в коридоре, суровый, как спартанец. В джинсах, кроссовках и рубашке он выглядел совсем не биг-боссом, а обычным парнем, которого я бы обязательно выделила в толпе.

— Идёмте? — спросил он, откладывая планшет.

— Да.

— Я решил, вам будет интересно пройтись пешком, поэтому отпустил водителя.

— Спасибо вам за это, — улыбнулась я.

И мы пошли, почему-то не на лифте. Скованность мешала мне уже на втором пролёте лестницы с коваными перилами и мраморными, с закруглёнными краями ступенями. К третьему пролёту я задумалась, не включить ли режим «мы просто люди»? Нам целую неделю тут бок о бок жить, я замучаюсь в таком напряжении оставаться днём и ночью, но уместно ли директору навязывать свои мысли? К четвёртому пролёту совместного спуска с тёмной тучей в джинсах, я наполнилась решимостью: всё, надо же получать удовольствие от этого приключения, иначе вообще зачем оно?!

— Вы говорите, что Париж обычный город? И не очень вам нравится? — начала я беседу издалека.

— Скорее, я равнодушен и не верю массированной атаке маркетинга, которая пытается вбить в наши головы, что Париж — это нечто особенное. Город как город.

— Да, и воздух как воздух, — весело добавила я. — А вы книги читаете?

— Естественно.

— Есть какая-нибудь любимая о Париже, о Франции? Набоков, к примеру, или Гюго, Анри Труайя, или «Праздник, который всегда с тобой» Хэмингуэя? А, может, даже «Парфюмер» Зюскинда?

— Нет, это не моя ложка мёда. Если уж вы настаиваете, чтобы я вспомнил что-то с Парижем… Положительное, — он потёр подбородок. — То это, наверное, очень банальное. «Д'Артаньян и три мушкетёра». В двенадцать лет зачитывался. Да и потом…

— О, как здорово! Обожаю! — воскликнула я. — Для меня Дюма — это как раз первая любовь к Франции! И фильм!

— Советский лучше всего, — буркнул удав.

— Да, я его и имею в виду. Пересматривала раз двадцать, наверное… А песни какие в нём замечательные!

— Правда? Вам нравятся? — Михаил задержался на ступеньке, вглядываясь в меня.

— Ага. Очень нравятся! «Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс, и в ваших жилах тоже есть огонь…» — пропела я залихватским басом строку из фильма. Старинный подъезд разнёс мой голос эхом. Ой, громко вышло!

Кажется, для удава это было совсем неожиданно, словно мешком по голове, так он вытаращился. Но не сказал ничего про приличия, а внезапно удивившись, начал таять, словно чужак вдалеке от родины, который выяснил, что вы с ним жили на соседних улицах тысячу лет назад и покупали хлеб в одном и том же магазине на углу. И вкус у хлеба был не такой, как сейчас, а гораздо-гораздо лучше…

Я виновато улыбнулась и спросила потише:

— А давайте устроим экскурсию по д'артаньяновским местам? Ведь нам всё равно, где гулять.

— Наверняка всё давно снесли.

— Нет-нет, тем Париж и хорош! Представьте, улица Вожирар до сих пор на месте! Со времён Римской империи! Революции были, короли и правители менялись: Наполеон, король-солнце Людовик Четырнадцатый, генерал де Голль, Мария-Антуанетта, и никто из них не переименовал эту длинную-длинную, старую и страшно приключенческую улицу.

— Неужели? — обрадовался удав, и на мгновение в его лице проявился мальчишка, которому бы палку вместо шпаги и фехтовать ею за гаражами — самое большое счастье.

Этот мальчишка был в тысячу раз красивее, чем строгий, холодный биоробот с идеальными чертами лица и фигурой. Ох, как мне захотелось, чтобы мальчишка остался, и поэтому меня понесло — туда, в историю, к бегемотоподобному дядюшке Дюма и его героям. Надо и мне в романах писать только настоящие города и улицы, кто знает, вдруг потом, через триста лет будут искать улицу Нансена или Большую Садовую?