Бесследно исчезнувшая

Никто не присвоил ему никаких звезд. Ни единой. И никто не удостоил комментарием.

Желчь поднялась к горлу снова.

Шюман, Анника и другие влиятельные люди постоянно находились в центре внимания, а о нем все забыли. Он резким движением вытер нос.

Потом кликнул мышкой на последней реплике «Света истины» и, вдохновленный рвением блогера, написал короткую и ядреную тираду, от которой у других посетителей сайта с гарантией перехватит дыхание от восхищения и омерзения.

«Грегориус:

Андерса Шюмана надо оттрахать в задницу бейсбольной битой. И пусть занозы торчат кровавым похоронным венком у него из ануса».

Сие творение сразу возникло на сайте. Томас почувствовал, как у него участилось дыхание, на душе стало легче, но появились сомнения.

Не перестарался ли он? Не слишком ли это выглядит по-ребячески? Действительно ли слово «анус» уместно в данной связи? Может, ему стоило использовать «задний проход»?

Прошло всего десять секунд, и на его вклад в дебаты уже отреагировали.

Пять звезд.

Потом звуковой сигнал известил о появлении комментария на его комментарий.

«Ha-ha-ha, way to go man! U butfuck him real good!»[1]

В слове buttfuck имелась грамматическая ошибка, но чувства Томаса невозможно было выразить словами.

И они нашли свое физическое выражение в активности у него между ног.

Анника стояла в вагоне метро, зажатая между стопятидесятикилограммовой дамой и подростком-иммигрантом, когда зазвонил ее мобильник. Она с извинениями не без труда извлекла его из сумки, толкнула локтем в голову мужчину, который зло посмотрел на нее, и только потом ей, наконец, удалось ответить.

– Привет, это Нина Хофман, – произнес женский голос на другом конце линии.

Волна воспоминаний сразу нахлынула на Аннику, она внутренне напряглась.

– Привет, – ответила Анника прямо в лицо парню-иммигранту, попытавшемуся отвернуться в сторону, чтобы избежать ее не самого свежего дыхания.

– Я получила задание от комиссара, да, шефа КРС Государственной криминальной полиции, связаться с тобой…

«Судя по тону, Нина явно не в восторге от необходимости разговаривать со мной, пусть и по прямому указанию руководства», – подумала Анника.

– Мне немного неудобно говорить сейчас, – сказала она, пытаясь отвернуться от парня.

Вагон накренился. Всех пассажиров вдавило в угол, где стояла Анника; стопятидесятикилограммовая дама наступила ей на ногу.

– Мы не могли бы где-нибудь встретиться и поболтать в спокойной обстановке? – спросила Нина Хофман.

Анника сделала отчаянную попытку освободить ногу, одновременно она оторвала телефон от уха, и ей удалось чуть-чуть повернуть голову и посмотреть на часы. Она уже опаздывала.

– Мне надо готовить ужин, – сказала она, – поэтому было бы здорово, если бы ты пришла к нам домой.

Нина Хофман колебалась:

– Я предпочла бы…

Аннике наконец удалось освободить ногу.

– Сёдерманнагатан, 40Б, – простонала она. – Я буду дома через четверть часа.

Анника дождалась, пока пока Нина скажет «о’кей», прежде чем прервала разговор, а затем осторожно пошевелила ногой и убедилась, что с ней вроде бы все в порядке.

Она подумала о Нине Хофман. Такая печальная и ранимая с виду, она обладала очень сильным характером. Анника хорошо помнила слова, произнесенные ею, когда она застрелила собственного брата: «Я осталась последней. Кому, как не мне, требовалось исправить все».

Взгляд Анники остановился на девочке лет десяти, прижатой к дверям в конце вагона. Она обнимала рюкзачок, откуда торчала лапа какой-то игрушечной зверюшки. Глаза ее непрерывно блуждали между стоящих рядом людей. И с ней явно не было никого из взрослых. Похоже, девчушка ехала домой из школы или возвращалась от одного из родителей, того, кто, видимо, ушел и оставил другого, обзавелся новой квартирой или любовью. И сейчас она стояла здесь, как крошечная рыбешка в тесно набитой банке, на пути из одного места в другое, чтобы ее родители могли в соответствии со своими представлениями вести полноценную жизнь, где есть любовь, страсть, свобода, самоутверждение, уверенность в завтрашнем дне…

Хотя кого она обманывала?

Ее собственные дети сейчас тряслись в подобном вагоне, и все из-за сделанного ею выбора. Она лишила их нормального взросления с двумя родителями, в настоящем доме, а теперь Джимми горел желанием перебраться в Норчёпинг. Он не говорил этого напрямую, почти не упоминал при ней о сделанном ему предложении возглавить Государственную службу исполнения наказаний, но, насколько Анника понимала, оно совпадало с его желанием. А что это означало для нее? Она не могла перебраться туда с детьми, они с Томасом воспитывали их совместно, и он никогда не согласился бы, чтобы она забрала их в другой город (тот факт, что он все чаще пытался увильнуть от выполнения родительских обязанностей, уж точно не противоречил его властолюбию, скорее полностью соответствовал ему). И какой же выход оставался у нее?

Женщина-великан наступила ей на ногу снова.

– Ой! – воскликнула Анника громко и сердито.

Уже до этого потная и красная, дама покраснела еще больше.

– Извини, – сказала она, опустила глаза и немного сместила ногу в сторону.