Бессмертная рать

– А ты что, Хаблиев, слова не учил что ли?

– Не знаю я, товарищ сержант, – виновато улыбнулся и ответил с сильным акцентом Хаблиев. Он был осетин из какого-то дальнего селения, по-русски говорил более-менее сносно.

– Учи-учи, без песни никак на войне, – сказал сержант, похлопав по плечу осетина.

– Я выучу, потом только.

– Когда потом?

– Когда немца первого убью.

– Вот те раз. А если ты его всю войну не убьешь?

– Убью, – упрямо ответил Хаблиев. – Мне отец сказал перед тем, как я ушел. Сказал, чтобы я не позорил род свой. Что если струшу, то знать меня больше не захочет. Так и сказал: «Не возвращайся, если опозоришься». А как не опозориться? Только если медаль или орден дадут. А за песни их не дают.

– Это ты верно подметил. Но ты тогда поторопись с немцем-то, а то война может и закончиться, – засмеялся Лещенко.

– Успею, – сурово ответил осетин. – В первом же бою успею.

– Слово даешь?

– Да, даю. И пусть меня проклянет вся родня, если вру.

– Что ж, обещание хорошее. Желаю удачи.

– Спасибо, товарищ сержант. Не подведу.

Лещенко почему-то опять вспомнил «воробышка».

Прибыв на место, рота Смирнова приступила к созданию фортификационных сооружений. Чтобы грамотно организовать оборону, было необходимо проделать большую и трудоемкую работу. Времени на это могло и не быть, потому сразу же с марша приступили к работе. Краснов, посоветовавшись с сержантом, наметил огневые точки, расположение позиций. Приступили к работе, спешно закапываясь поглубже в землю. Копать было тяжело. Грунт был каменистый, и рытье окопов отнимало много сил. Лещенко, оказав посильную помощь командиру, взял несколько бойцов и отправился получать гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Обращаться с ними никто толком не умел, потому лейтенант поручил Лещенко по мере возможностей показать, что и как делать. Потренироваться, если время будет. Первым делом нужно рыть окопы, как можно больше и как можно глубже. Сначала бойцы, роя окопы, то и дело оглядывались в сторону, откуда раздавалась канонада. Все торопились, опасаясь не успеть закончить работу до начала боя. Сперва отрыли одиночные окопы, появилась большая уверенность, люди стали чувствовать себя спокойнее и увереннее. Затем стали объединять одиночные в единую линию, чтобы была возможность перемещаться во время боя, да и не только, будучи скрытыми от огня противника. Первое время работали практически молча. По мере того, как все более явно вырисовывались линии окопов, ходов сообщений, запасных позиций, стал слышен говор и местами даже смех. Люди стали меньше переживать, обретали уверенность, так необходимую для успешного итога боя.

Раздался смех. Смеялись над одним из бойцов. Ему плохо давалось рытье, и он смог отрыть лишь неглубокую ямку. Опасаясь замечания от командира, боец пытался уместиться в своей ямке, но ему это не удавалось.

– Ты для кого такую позицию обустроил? Ты похудеть собрался или мышь вместо себя решил посадить? – смеялись бойцы, видя тщетные попытки бойца уместиться в своем «окопе».

– Он решил только голову спрятать, а зад наружу выставит.

– Стрелять что ли из него будет?

– А то, потому и отказались мы от артиллерии, своя есть.

– Ты ненароком, когда огня давать будешь, своих не постреляй.

– Может, ему корректировщика назначить? Есть, братцы, среди нас умеющие?

– А чего там уметь-то? Навел на врага и дал, что есть мочи. Лишь бы ветер не в нашу сторону.

– Да как бы он со страху не туда дал, артиллерист этот.

– Во-во. Надо его сразу развернуть, еще до боя, а то наделает дел.

– Во немец удивится, когда нашу чудо-пушку увидит.

Смеялись над Грицуком. Это был щуплый боец, небольшого роста, с какими-то мелкими, вечно бегающими глазами. Было в них что-то мышиное, отчего складывалось неприятное впечатление. Он был также из необстрелянных, недавно призванных на фронт. Надо отметить, что окоп он свой рыл без особого энтузиазма. Причиной был банальный страх. Страх перед неизвестностью, страх перед боем. Этот липкий, леденящий страх расползался по его телу, забираясь в каждый уголок, захватывая каждую клетку организма, заставляя сотрясаться его мелкой дрожью. Оттого-то и не успел боец вырыть полноценный окоп.

Грицука во взводе недолюбливали. Причиной тому было его поведение, которое обычно сводилось к тому, чтобы отлынивать от работы и обязанностей. Более того, бойцы замечали его трусость, несмотря на то, что тот старался ее всячески скрывать.

Старания Грицука уместиться в своей ямке пропали даром, Краснов, обходя позиции, заметил это подобие окопа и обратился к бойцу:

– Грицук, почему окоп до сих пор не вырыт? Ждешь чего-то? Был приказ рыть окопы в полный рост, если успеем, конечно. Другие успели, а ты что?

– Я, товарищ лейтенант, – начал оправдываться боец. Получалось у него плохо. Его и до этого сковал страх. Теперь же при виде командира он совсем оцепенел. – Я сделаю, – только и смог он выдавить из себя.

– Сделай и немедленно. Скоро бой, ты это понимаешь? На что надеешься? Неужели не ясно, что чем глубже зароешься, тем дольше проживешь? На нас танки могут пойти. Что ты будешь тогда делать? Где укрываться?