Бестиарий спального района

— Дальше… — отозвался Федор, махнув текилы. — Дальше наклонная плоскость. После сотого исполнения Федя начал догадываться: что-то не так. После двухсотого понял, что «Дождь» ему надоел хуже горькой редьки. После пятисотого — возненавидел. Он ведь сочинял новые песни, несравнимые с этим говном про дождь, а никому от него ничего другого не нужно было. «Дождь»! «Дождь» давай! Спой про дождь, Федюня!» Тьфу, чтоб вы все сдохли! Это я не вам, девчонки…

— Вы не кокетничаете? — тихо спросила Наташа. — Правда считаете эту песню говном?

— Чего ради мне с вами кокетничать! — отмахнулся Федор. — Отвратительное, вонючее говно. Пожалуй, только в этом и достоинство «Дождя»: большего говна никому не написать! — Он пьяно засмеялся. — Песня-говночемпион!

— Может, вы и правы, — сочувственно улыбнулась Наташа.

Федору захотелось рухнуть перед этой девушкой на колени, прижаться лицом к ее джинсовым бедрам, заплакать. С трудом, но удержался.

— Вас заставляли ее петь?

— Если бы только это! — прорычал он. — Ее, например, крутили по радио, когда Федя просыпался после пьянок. Похмелье, голова трещит, во рту гадостно, тошнит, умереть хочется — так на, дорогой, получи еще свой же поганый «Дождь»! И не выключишь — из соседних окон звучит! У-у-у! — Федор обхватил голову, покачался на стуле. — Слыхали про такую средневековую пытку — водой? Вот тут было так же! Пытка дождем! А за что?! Вот правда, за что?! Ну, высрал один раз такое говно, так забудьте! Он же, Федя, учился: на гитаре круто играть учился, новые песни сочинял, настоящие…

— Только, выходит, не получилось у вас ничего, — брякнула вдруг Люба.

Треснуть ей, что ли, пепельницей по башке, подумал Федор. Вот же дура! И сама, видать, из таких же, из «дождепоклонниц». И не слушает ни хрена. Впрочем, где уж ей слушать — скромная-то скромная, а мартини вон как лакает… Сукой буду, нарвется она когда-нибудь на менее терпеливого, чем он, Федор…

— У меня, девочка, получилось! — объявил он, сверля Любу взглядом. — Каждая моя новая песня была лучше этой примитивной мерзости. Каждая! Я брал новые высоты, ко мне приходило вдохновение, я ставил на каждую мелодию осмысленный, хороший текст, понимаешь? Я прыгал до потолка от радости, когда у меня получалось…

Он уже рассказывал от первого лица.

— Только вот публика так не считала, — завершал рассказ Федор. — Как я ни старался, они требовали только этот трижды гребанный «Дождь». А суки критики писали в своих статейках что-то типа того, что артисту не удалось преодолеть планку, поставленную им самим в начале карьеры.

— И вы бросили писать, — задумчиво сказала Наташа.

— Точно, — подтвердил Федор. — Бросил! Да подавитесь вы этим «Дождем», решил я! И с тех пор… даже не знаю… успокоился немного… живу вот…

— Жалко, — проговорила Наташа. — По-моему, вы сдались.

…Они еще немного посидели вместе. Федор не знал, рассчитывали девушки на что-то или нет, да и не очень беспокоился об этом. Слушать его они стали плохо, а ушли и вовсе невежливо — в самый разгар лекции «О происхождении в России говнорока». Просто встали на полуслове и ушли. К парням каким-то подсели.

После этого Федор не стал задерживаться. Выпил еще пятьдесят текилы, расплатился и побрел в сторону дома.

…В какой-то момент пришла мысль, что, пожалуй, не мешало бы добавить. В уличной палатке он купил себе банку джина с тоником. Поплелся дальше.

Откуда-то со стороны скверика донеслось пение под гитару. Странно. Уличный певец здесь, в Новокузине? Что ж, послушаем, решил Федор, делать-то все равно нечего.

Музыкант оказался немолод, нетрезв, нечесан. Голос, манера исполнения удивительно напоминали Федору его собственные. Поет, конечно, так себе. Мягко выражаясь… Играет еще сносно, но пение…

В стоявшем перед певцом гитарном чехле валялось несколько десятирублевых купюр вперемешку с мелочью. Публика — юные гопники, несколько парочек — похохатывала, посасывала пиво.

Остановившись немного поодаль, Федор рассматривал певца и улавливал в нем неприятное сходство с самим собой. Почему-то это пугало.

Гитарист пел весь доступный уличным музыкантам репертуар: «Чайфов», «Сплинов», БГ, Летова. Федор уже допил, хотел уходить. Как вдруг зазвучало что-то странное.

Гитара задребезжала нарочито неказистыми, неумелыми аккордами. И раздались слова, которые появились на свет в голове Федора много-много лет назад.

Жил-был бабник,
Теперь он — импотент.
Жил-был убийца.
А теперь он…

— …мент, — ошарашенно заключил Федор.

Этого просто не могло быть. Федор сочинил эту песню в незапамятные времена, никогда нигде не исполнял, тем более не записывал. Знать ее не мог никто. Даже пацаны из группы тогда сказали: «Шел бы ты, Федька, в жопу с такими песнями!» Видимо, и сейчас публика считала так же. Люди разошлись.

Федор присел на скамейку напротив певца, спросил:

— То, что ты сейчас пел… Дурацкая такая песня… Ты откуда ее знаешь?

— Сочинил, вот и знаю, — усмехнулся музыкант.

— Э, дружище, — погрозил пальцем Федор, — ты это брось! Ее не ты сочинил, ее я сочинил, понял?