Бестиарий спального района

Федору захотелось дать ему по физиономии. Просто так. Но чтобы больно.

— А теперь переходим к главному, — объявил двойник. — Помнишь, Федор, как ты сочинил эту свою знаменитую песню, которая про дождь? Ведь помнишь? Может, расскажешь?

— А пошел-ка ты на хер, — сказал Федор.

— Имей в виду, в драке я сильнее, — предупредил двойник.

— Да? С чего бы это? То у тебя ты — это я, а я — это ты, то ты почему-то сильнее.

— Правильно, сильнее. Потому что мы все-таки разные с тобой. Един, так сказать, в двух лицах, а лица… ну, не совсем одинаковые. Одним словом, есть штрихи в биографии. В тюрьме мне кантоваться довелось. И на зоне. Там без силы не выжить. Можешь не сомневаться — если что, в драке я тебя на раз уделаю.

— Стало быть, мое второе «я» — уголовник. Так, что ли?

— Думай что хочешь. Но на самом деле — нет.

— А сел за что же?

— Потом, — махнул рукой двойник. — Сначала ты, про «Дождь».

— Здравствуйте, пожалуйста! — возмутился Федор. — Все ты про меня знаешь, изнутри знаешь, все мое твое, все твое мое… ну, кроме детей, само собой… значит, и «Дождь» твой! Что, нечем крыть?

— Опять тебя понесло, — покачал головой двойник. — Эту песню написал не я. Ее ты написал. Только ты, понял?

— Слушай, — сказал Федор. — Я устал. День такой какой-то… И выпил порядочно. — Он суетливо наполнил рюмки, молча опрокинул свою, закусывать не стал.

Двойник рюмку проигнорировал.

— Вот видишь? Пью! Так что кончай выпендриваться и объясняй дальше. А не хочешь — я пойду.

— В общем, — вздохнул двойник, — я тем вечером лег спать. И ничего не сочинил.

— Ну и?.. — Федор потряс головой, пытаясь очистить ее от тумана. А ведь, мелькнула мысль, не врет…

— «Ну и!» — передразнил двойник. — Все ты уже понял. И все просто: той ночью, как поют в романсах, наши дороги разошлись. Я — выпил и пошел спать. А ты — выпил и написал песенку. С тех пор мы стали отдельными. Ну, дошло? Вспоминай, вспоминай!

5

Федор вспоминал. Казалось бы, ночь как ночь, ничего особенного. Ан нет…

Он тогда подрабатывал ночным сторожем на автобазе. В ту ночь, едва успев заступить на вахту, ощутил какую-то сверхъестественную усталость. Вроде бы выпил перед тем больше обычного. Невыносимо тянуло на раскладушку, и — чтобы отключиться. Переборол из упрямства хмельного. Нас не сломить, сказал он сам себе! Решил было добавить — за «огнетушителем» дешевого вермута сбегать. Но не побежал — не из чувства долга (вот еще!), не потому, что ноги не держали (нормально держали, нечего тут!), а просто по лени. И под дождь не хотелось.

А еще, вспоминал Федор, казалось ему: сейчас заснешь — пропустишь что-то важное, что-то ключевое в жизни. Странное такое ощущение, как на излете детства, когда ждешь Деда Мороза, и знаешь, что это всего лишь папа, подвыпивший уже, с наклеенной бородой и в красном балахоне. Знаешь — а все равно смутно и светло ждешь чуда, до последнего ждешь.

Но чуда не случилось. Ни тогда, в конце детства — видно, минули времена чудес, — ни в эту ночь на автобазе. Ничего не произошло, кроме появления на свет дурацкого мотивчика с мусорными словами. Закемарил Федор только под утро.

— Ну, вспомнил? — В глазах двойника горела яркая, как у фанатичного сектанта, уверенность. — Вот тогда мы с тобой и разделились. Разошлись по параллельным реальностям, понимаешь?

— Не очень, — признался Федор. Помолчал немного. — Так нас двое, что ли?

— Не знаю, — ответил двойник. — Может быть, двое. А может, и больше. Но мне известно, что, когда я пошел спать, нас стало двое. Я с тех пор живу в своей реальности. Ты — в своей. Тебе повезло. Мне — нет. Я — это ты, сделавший в своей жизни неправильный выбор. А ты — это я, которому повезло. Ну, въехал наконец?

— Въехал, — сказал Федор. — Всосал. Только поверить в эту херню, извини, трудновато. Да, вот еще что: сам-то ты как сюда попал, бродяга? Каким ветром? Как меня разыскал?

— Дверь нашел, — объяснил двойник. — Здесь рядом. Обыкновенная железная дверь. Приехал сюда, в Новокузино то есть, у родственников жены денег занять. И тут — дворник. Узбек, что ли…

— Дворник?

Федор вспомнил того гастарбайтера, которому спьяну изливал душу. Чертовщина… Налил еще, махнул, не ощущая вкуса.

— Ну да, — продолжал двойник. — Я иду, а он из подсобки диван какой-то вытаскивает. Помоги, говорит, уважаемый, совсем застрял проклятый мебель-шмебель, чтоб его маму дохлый ишак полюбил. Ну, смешно стало, дай, думаю, выручу. А он так дверь за моей спиной — рраз! — и закрыл. С той, как говорится, стороны. Темно, страшно, между прочим… И нечего ржать! Не вижу ничего, а вот слышу отчетливо, как он там, снаружи, бормочет что-то. То есть отчетливо-то отчетливо, а непонятно ни хрена — по-своему бормочет. Вдруг смотрю — свет! И еще одна дверь передо мной. Распахнутая. И коридор за ней. Ага, думаю, вовремя ты распахнулась, сейчас с другой стороны выйду — устрою мудаку веселую жизнь!

Он перевел дух. Федор молчал.

— Короче, откуда я вошел, туда и вышел. И никого. Ни чурки, ни дивана. В подсобку заглянул — нету там никакой второй двери. Подсобка и подсобка. Хлам всякий, метлы, тачки, лопаты.