2
Шигалев называет философов, разрабатывавших принципы организации идеального государства: Платона (nlarwv, 428 или 427-348 или 347 до н. э.) — в диалоге «Государство», а также «Законы» и «Политик»; Ж. Ж. Руссо (1712-1778) — в «Общественном договоре» (1762), Ш. Фурье — в «Теории четырех движений и всеобщих судеб» (1808) и «Трактате о домашней и земледельческой ассоциации» (1822). В этом ряду «колоннами из алюминия» метонимически представлен Н. Г. Чернышевский (1828-1889). Ср. в подготовительных материалах: «Не то написано в романе „Что делать?", не такая картина представлена. Там есть даже залы из алюминия и концерты, перед которыми Бетховен — букашка»; «Вы убеждены, что все ненавидят церкви, тяготятся браками, только и жаждут дворцов из алюминия, в которых можно плясать (когда же работать) и уводить в отдельные комнаты общих жен и мужей» (Т. 11. С. 270, 110). Эти строки представляют собою саркастический отклик Достоевского на утопические картины гармонического будущего в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» (глава «Четвертый сон Веры Павловны»); ср.: «Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же, — мебель из дерева тут лишь каприз, она только для разнообразия, но из чего ж вся остальная мебель, потолки и полы? „Попробуй подвинуть это кресло", — говорит старшая царица. Эта металлическая мебель легче нашей ореховой. Но что ж это за металл? Ах, знаю теперь, Саша показывал мне такую дощечку, она была легка, как стекло, и теперь уж есть такие серьги, брошки; да, Саша говорил, что рано или поздно алюминий заменит собою дерево, может быть, и камень. Но как же все это богато! Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу! Вот в этом зале половина пола открыта, тут и видно, что он из алюминия. „Ты видишь, тут он матовый, чтобы не был слишком скользок, — тут играют дети, а вместе с ними и большие; вот и в том зале пол тоже без ковров, — для танцев"»1
Эта нравственно-психологическая коллизия глубоко мучила самого Достоевского. Спустя почти десять лет после того, как были написаны и напечатаны эти строки, в феврале 1880 г., вскоре после взрыва, организованного Степаном Халтуриным в Зимнем дворце, писатель неожиданно обратился к издателю газеты «Новое время» А. С. Суворину с таким вопросом:«Представьте себе, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро (на углу Невского и Адмиралтейского проспектов, наискосок, через Дворцовую площадь, от Зимнего дворца. —
Нет, не пошел бы.
И я бы не пошел. Почему? Ведь это ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Эти причины — прямо ничтожные. Просто — боязнь прослыть доносчиком. Я представлял себе, как я приду, как на меня посмотрят, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: „Достоевский указал на преступников". Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния. Разве это нормально? У нас всё ненормально, оттого всё это происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых»
рицательно ответить на вопрос относительно самого факта убийства, в котором, кстати, обвиняемые откровенно сознались. А. С. Суворин в этой связи не без основания заметил, что если бы вместо богатого Полозова перед судом сидел «крестьянский сын», «присяжные отправили бы его в Сибирь, долго не размышляя» (Там же. 9 июля. № 185).