Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Спустя несколько лет в своей диссертации (о европейском романе) я сформулировала, что роман – это жанр, где главный герой стремится трансформировать свой случайный, бессистемный, не зависящий от него опыт в содержательное, как его любимые книги, повествование. А оглядываясь назад, я так понимаю свой тогдашний интерес к Средней Азии: это реальное место, куда можно поехать, язык которого можно выучить и которое связывает мои любимые книги с одним из самых случайных и не зависящих от меня аспектов жизни – с тем, что я турчанка.

Стоило мне узнать о существовании Ташкента, как он тут же стал появляться повсюду. В Ташкент эвакуировали во время блокады Анну Ахматову. Туда же отправили и вдову Булгакова – и именно там она прятала рукопись «Мастера и Маргариты». Опухоль желудка у Солженицына чудесным образом вылечили в ташкентской больнице, и именно эта больница стала местом действия «Ракового корпуса». В «Анне Карениной» Вронский отказывается от «лестного и опасного назначения в Ташкент», сбегая вместо этого с Анной в Италию.

На весенних каникулах я решила съездить в Ташкент. Рустем тоже хотел поехать, но не мог оставить банк. Российские банки в те дни работали сутками напролет. Я не следила за обостряющейся финансовой ситуацией – Рустем упоминал о ней лишь изредка, а Раиса, пожилая пенсионерка, у которой я жила, включала новости, только если там говорили о скандале с Левински.

– Я не смотрю наши новости, они слишком мрачные. Я от них расстраиваюсь.

– От Моники Левински я тоже расстраиваюсь, – сказала я.

Раиса пожала плечами:

– Для вас, американцев, это большая драма, а для нас – просто прикол. Ваш Клинтон – молодой, здоровый, симпатичный мужик! В чем тут беда? Посмотри на нашего полуживого Ельцина… Если бы вдруг выяснилось, что Борис Николаевич спит с молоденькой девушкой, у нас объявили бы национальный праздник.

Тем временем в университете один из двух Игорей – который пониже – оказался другом Анатолия Чубайса, царя приватизации, руководившего в то время всей разваливающейся экономикой; он даже вытащил Чубайса в Америку выступить перед студентами-русистами.

– Знаешь, у кого, наверное, куча свободного времени? – позднее сказала я Рустему. – У этого парня, Чубайса. Он разъезжает по университетам и общается с иностранными студентами.

Я несколько минут не могла убедить Рустема, что не шучу.

– Она видела Чубайса! – поражался он. – И что он сказал?

К сожалению, я запомнила лишь то, что в его речи много причастий.

В итоге я поехала в Среднюю Азию со своим однокашником, тайцем-математиком Алексом. В Ташкенте лил дождь, и от автовокзала к хостелу мы пробирались сквозь лабиринт двориков, игнорируя собак, лающих на нас из-за сетчатых заборов, и через огромную лужу, которую перешли по гниющей доске, служившей мостом.

– Ташкент – это восточная Венеция, – объявил Алекс своим особым монотонным голосом.

Мои воспоминания о той поездке беспорядочны, но колоритны. Мы питались какой-то шоколадной пастой, которую прямо из банки ели сувенирным узбекским скимитаром. Нам постоянно приходилось кого-то подкупать. Однажды мы минут двадцать бродили по бильярдной у автовокзала, пытаясь опознать, кому мы должны дать взятку в этот раз. Все переговоры приходилось вести мне, поскольку язык Алекса никто не понимал. К моему ужасу, финансовые расчеты тоже лежали на мне.

– Разве ты не математик? – спросила я однажды Алекса, вычисляя, кто и сколько должен заплатить за киргизскую визу.

– Я работаю с числами только на теоретическом уровне, – пропел речитативом Алекс.

В Узбекистане, Кыргызстане и Казахстане мы были по три дня. Кучу времени провели на автостанциях, где Алекс заставлял меня и себя заниматься гимнастикой, «как немцы». «Мы зря тратим минуты!» – кричал он, пытаясь изображать немецкий акцент. Иногда автобусы оказывались заняты солдатами – в Кыргызстане шла война, – и тогда, даже если несколько мест в салоне оставались пустыми, мы все равно должны были ждать следующего.

– А нельзя ли нам тоже сесть в этот автобус? – однажды спросила я.

– Что? Вместе с солдатами? – воскликнул диспетчер. – Ха-ха-ха!

В Бухаре мы посетили кишащий павлинами дворец эмира. Некоторые комнаты оказались залиты цементом. «Здесь когда-то была консерватория, но Советы не хотели роялей». В киргизских горах мы ходили в термальные ванны, где в деревянных кабинках погружались в серную воду. Запах серы смешивался с тошнотворным сладким запахом варившегося на улице навоза. В Бишкеке мы катались на колесе обозрения, стоявшем на том месте, где якобы по воле Тамерлана должны были его похоронить. Но похоронили в итоге не там. Колесо возвышалось на абсолютно пустой площади, где кроха мальчишка с парой золотых зубов накручивал круги на велосипеде, а другой мальчишка – в сером костюме – расстреливал из игрушечного автомата одинокий куст.