Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Мне приходилось останавливаться в разных новомодных отелях, включая шалаши на сваях и пещеры троглодитов в доломитах, и везде я наблюдала одну и ту же атмосферу недоверия. Туристы опасались оказаться ободранными как липка или упустить какой-нибудь «аутентичный» опыт. А местные боялись прозевать ту или иную «выгоду», которую можно получить от заморских гостей. Разумеется, в обеих группах я встречала много добрых и разумных людей, но и они, по определению, назойливо домогались своего: туристы хотели разведать «инсайдерские» хитрости, а местные требовали, чтобы я заманила в их заведения богатых иностранцев. Один турецкий отельер, бывший школьный учитель, вручил мне распечатку со своим докладом, опровергающим геноцид армян, для передачи американскому правительству. А водитель экскурсионного автобуса хотел, чтобы я помогла его дяде сделать трансплантацию почки «в Хьюстоне». «И кто за это будет платить? – мрачно размышляла я. – Пушкин?»

Последние две недели того лета я провела в Москве у двух очень добрых, но унылых научных работников – математика из Академии наук и его жены, биолога, которую из Академии недавно уволили и которая на кухне ночами напролет играла в «Супер Марио» на приставке «Нинтендо Геймбой». Они сдавали мне спальню дочери, сосланной на дачу к бабушке.

Вернувшись в колледж, я ухитрилась заполучить грант покрупнее и попасть на весенний семестр в программу обучения за рубежом. Этой программой руководили два русских предпринимателя – обоих звали Игорями, – как-то связанные с канзасским гуманитарным колледжем.

Москва в 1998 году – как Париж времен Реставрации. Каспийский нефтепровод привлек крупнейшие в российской истории иностранные инвестиции. Город кишел дельцами. Мэр Лужков возродил петровскую Табель о рангах и задумывал строительство подземного города в пригородах. Государство прекратило финансирование работ по сохранению трупа Ленина на Красной площади, и оставшаяся без работы армия высококлассных бальзамировщиков занялась жертвами взрывов в мафиозных машинах и мумификацией нуворишей в мраморных мавзолеях.

В Москве – в первый и последний раз в жизни – я ходила на свидания с банкирами. С первым ничего не вышло, а второго я до сих пор вспоминаю с нежностью. Его звали Рустем, у него были удивительные желтовато-карие глаза, и он до недавних пор служил инженером на екатеринбургском заводе, выпускавшем бомбы с именами цветов. Теперь же он работал в банке «Менатеп» – через этот банк олигарх Михаил Ходорковский финансировал государственную программу помощи жертвам Чернобыля, а также якобы совершал хищения и налоговые махинации, за которые он сейчас, на момент написания этих строк, сидит в тюрьме. Рустем откладывал деньги на уроки прыжков с парашютом.

Он регулярно ездил в Узбекистан: сестра вышла замуж за узбекского бизнесмена и теперь жила в Ташкенте, который, по словам Рустема, похож на Дикий Запад из ковбойских фильмов. Он умел сосчитать по-узбекски до десяти и удивился, узнав, что турецкие числительные почти такие же. Мне говорили, что узбекский похож на турецкий, но я никогда не верила. Этот факт преподносился неубедительно. Один мой дальний дядя был женат на узбекской красавице Лоле, она никогда ни с кем не разговаривала и даже не открывала рта (хотя улыбалась часто, показывая прекрасные ямочки на щеках). Лишь через два года после свадьбы стало известно, что у нее три золотых зуба. Все спрашивали дядю: «Как ты живешь с человеком, с которым нельзя поговорить?» И дядя всегда в ответ кричал: «Узбекский турецкий очень похож на наш турецкий!»

Я не верила дяде – отчасти потому что он был сумасшедшим (кто, как не он, провел последние несколько лет в садовом сарае в Нью-Джерси, работая над книгой о теории струн и пауках?), а отчасти в силу своего опыта: все турки убеждены, что любой язык похож на турецкий. Мне многократно говорили, что турецкому близок венгерский, что венгры и турки произошли от одних и тех же алтайских народов, что гунн Аттила был турком и так далее. Но, приехав в Венгрию, я выяснила, что венгры это мнение вовсе не разделяют. «Конечно, у нас в языке есть некоторые турецкие слова, – говорили они. – Например, „наручники“. Но это потому что вы на четыреста лет оккупировали нашу страну».

Однако у Рустема дома были кое-какие узбекские деньги – ярких цветов купюры со знакомыми турецкими словами, написанными кириллицей над портретами суровых миндалеглазых среднеазиатских бардов и путешественников. Это было как игра в деньги, где в валюте вымышленной страны турецкий и русский накладываются друг на друга, образуя нечто новое.