Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

– Вот, кызым, это – редкая драгоценность, очень старая книга, – сказала Мунаввар, благоговейно протягивая мне советское издание «Подарка истин» 1962 года в современном узбекском переводе. Отпечатанные на газетной бумаге страницы были скреплены желтоватым клеем. (Югнаки выходил при советской власти большим тиражом, он писал об опасностях богатства.) – Это весьма редкая, драгоценная вещь, но я позволю тебе взять ее домой и вечером почитать, поскольку знаю, что ты любишь книги и будешь обращаться с ней аккуратно.

В качестве домашнего задания я в тот же день перевела несколько максим Югнаки на русский.

«У мира в одной руке мед, а в другой – яд. Одна рука кормит тебя медом, а другая – травит».

«Вкушая сладкое, считай его горьким. Если путь кажется простым, появятся десятки преград. Мечтатель, хочешь легкости и горести? Но когда же сбудется надежда?»

«Змея нежна на вид, но может стать источником отравы. Она приятна глазу, но нрав у нее дурной. Чем нежнее кажется змея, тем быстрее надо бежать от нее».

Просмотрев на следующий день мои переводы, Мунаввар сказала, что они слишком буквальны.

– Больше думай о смысле и меньше – о словах, – посоветовала она.

В литературе четырнадцатого века самым популярным жанром была эпистолярная поэзия, в том числе и на староузбекском. Стихи в тот период сочинялись в форме любовных писем: от соловьев – овечкам, от опия – вину, от красного – зеленому. Один поэт написал девушке о желании проглотить озеро, чтобы выпить ее отражение, и та девушка была чище воды.

– Большинство людей – как мы с тобой – грязнее чем вода, – объяснила Мунаввар. – Поэтому, чтобы очиститься, мы моемся. Но эта девушка чище воды. Если она опустит руку в воду, то, может, чище станет сама вода.

Другой поэт сравнивал усики над верхней губой своей возлюбленной с крыльями попугая, кладущего ей в рот фисташки. Чтобы я смогла как следует оценить богатство этого поэтического образа, Мунаввар нарисовала его в моей книжке. Это было ужасно.

Пока я училась, Эрик почти каждый день ходил за минеральной водой, которую потом прятал под кровать или в чемодан. Воду в бутылке оставлять на виду было нельзя, поскольку Люда тогда объявляла нам торжественную благодарность за покупку воды и они с Дилшодом выпивали ее всю. Раз в несколько дней Эрик менял доллары на сумы. Не зная ни слова по-русски или по-узбекски, он каким-то образом ухитрялся найти курс выгоднее, чем в обменниках и даже чем у Люды, которая предлагала скидку. Когда мы гуляли по городу, он часто здоровался с юными менялами, и они раскланивались с Эриком, прикладывая руку к груди. В свободное время Эрик читал и аннотировал региональный путеводитель по Узбекистану Американского совета преподавателей русского языка, подчеркивая разные интересные фразы: «несколько инцидентов с заложниками в Кыргызской Республике», «сертификаты на обмен иностранной валюты», «Южная Корея: 14 %», «паритет покупательной способности: 2400 долларов», «уровень инфляции (по потребительским ценам): 40 %», «таджикские исламские повстанцы», «многократные въезды в течение четырех лет», «только кипяченую воду», «исполняются далеко не всегда».

Примечательно, что Эрик к тому же стал писать стихи. Я пару раз находила их, накарябанные на задних страницах путеводителя: одно было про бейсбол, а другое – про ДНК. Вероятно, я оставалась единственным человеком, на кого не подействовала исключительная поэтическая атмосфера Самарканда.

Когда я в полдень возвращалась с занятий, мы вместе обедали в пристроечной кухне – хлеб, помидоры и холодец, украинское мясное желе, которое Люда готовила в промышленных количествах. Я не слишком большой фанат холодца, и особенно этой версии – она мало того что была с комками, но еще и с множеством мелких косточек. Но Эрик все равно ел. После обеда мы по очереди поливали друг другу голову из садового шланга. Насквозь вымокшие (впрочем, все высыхало за две минуты), мы шли в город, по пути покупая у пацана по имени Эльбек, сына хозяина табачной лавки, брикетики твердого, тронутого вечной мерзлотой русского мороженого. Эльбек совершал свои операции с трогательным профессионализмом: взмахом руки вынимал мороженое из большого стального холодильника и скрупулезно отсчитывал сдачу. Перед отъездом мы хотели оставить какой-нибудь подарок, но ничего не нашли в магазинах и решили дать ему двадцать долларов. Вид у него сделался весьма унылый. Он не хотел брать деньги. Вышел отец и от двадцати долларов тоже отказался.

– Нам очень нравится ваш сын, – объяснила я. – Можно мы хотя бы купим ему мороженое?