Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

– Разумеется, я видел, как его строят, разумеется, – говорил часовщик, глядя в окно поразительно ясными голубыми глазами. – Был жуткий мороз, но эти ребята работали днями напролет. В первые две недели стояли километровые очереди, как муравьиная колония! Сейчас лед помутнел, а до первого снега он был абсолютно прозрачным. Когда солнце начинало садиться, дворец сверкал, сверкал… – Но когда речь зашла о культурном значении реконструкции, он не решился на категоричные оценки. – Читайте Лажечникова, – повторял он. – Там все сказано. Здесь делали так, как описано у него. – Под нажимом он признал, что между оригиналом и копией одна разница все же есть: крыша. – Ее укрепили деревом и пластиком, чтобы не свалилась на головы. Но какая разница? Крыши падают везде, мы к этому привыкли. – Затем он показал нам частично разобранные музыкальные часы, принадлежавшие Екатерине Великой, и даже провел для нас частную экскурсию по эрмитажным залам восемнадцатого века. Я в жизни не могла представить, что в мире столько табакерок, обеденных сервизов, военных орденов, переносных богослужебных наборов и офицерских форм. Люба, которая специализировалась на восемнадцатом веке, разглядывала эти артефакты с большим интересом; я же вскоре почувствовала, как мне на душу всем своим весом наваливается историческая скука. Когда я уходила из музея, Люба с восхищенной придирчивостью разглядывала обивку кресла, расшитого в 1790 году ученицами Смольного института благородных девиц.

Остаток дня я провела, прогуливаясь по петербургским книжным магазинам, и с помощью железного закона рынка оценивала текущий культурный статус Лажечникова. Из первых восьми магазинов число тех, где продавался «Ледяной дом», было равно нулю. Я забрела в «книжное кафе» в тускло освещенном подвале, где недовольного вида женщина продала мне чашку на редкость гадкого кофе. Кроме меня, единственными посетителями была компания рейверов с налитыми кровью глазами за покрытым линолеумом столом. Похоже, кофе им нравился не больше, чем мне. Темный коридор с картонками на полу вел в три книжных зала – старая книга, новая книга и юриспруденция. Зал старой книги оказался единственным заведением из всех, что я посетила в тот день, где хозяин вспомнил, что Лажечников у него когда-то был. «Очень, очень давно», – мечтательно произнес он и устремил взгляд в пространство, словно собираясь декламировать сагу.

Тем вечером мы с Любой поехали на автобусе в далекий спальный район в гости к восьмидесятичетырехлетней литературной переводчице Мире Абрамовне Шерешевской.

Шерешевская приготовила целый обед с яичным салатом, черным хлебом и рассольником; она была возмущена, узнав, что все эти профессора не захотели посетить ледяной дворец. «Такая красота, и прямо у них во дворе! – сказала она. – Я бы с удовольствием посмотрела. Но у меня бедро. Я больше не выхожу из дома».

Разговор перешел к Генри Джеймсу: Шерешевская была одним из его первых русских переводчиков. Когда я упомянула, что очень люблю «Женский портрет», она сняла с полки зеленый кожаный томик – ее собственный перевод. Я вежливо открыла книгу. И пожалуйста, это оказалось то самое место, где Изабелла ранней осенью впервые приезжает в поместье и пленяет все сердца, включая крошечного терьера.

– Прекрасно, – сказала я. – И очень точно.

– Правда? – почти по-детски довольная, она улыбнулась. – Я бы подарила, но у меня только один экземпляр. Но я подарю вам вот что. – Она вручила мне советское детское издание «Ледяного дома» со слонами на обложке. К моему облегчению, версия оказалась несокращенной, и там были все мои любимые моменты, включая секс якобы карликов и цыганку, которая плеснула себе в лицо расплавленный металл, дабы в ней не узнали мать красавицы-княжны.

Шерешевская скончалась от рака осенью 2007 года, через полтора года после нашего знакомства. Вдруг оказалось, что все они стали уходить, женщины предвоенного поколения. Моя бабушка в Анкаре умерла в том же году. В 2005-м не стало Натали Бабель, предсказание которой о том, что Пирожкова ее переживет, оказалось пророческим. Женщины из другого века – они исчезли, словно Пиковая дама, унеся с собой все, что могли рассказать только они.

По сей день никто точно не знает, почему министрам Анны захотелось провести свадьбу шутов в ледяном дворце. Лажечников придумал сцену, где подручные Бирона пытают украинского информатора, поливая его водой на сильном морозе; получившаяся «ледяная статуя» затем привлекает взгляд Анны Иоанновны и внушает ей мысль о свадебном декоре. По другой версии, именно наивная жалоба Бужениновой – «жизнь без мужа – что лютый мороз» – навеяла идею, что и сама свадьба должна быть иронически организована буквально внутри лютого мороза.