Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Впервые Мунаввар поняла, что умеет общаться с животными, в один из жутко холодных снежных вечеров, когда она пропустила утреннюю мусорную машину и ей пришлось ждать второго мусорщика до десяти вечера. В ожидании машины она читала Талмуд. В доме стояла тишина. Муж ушел, а их пятилетний сын Бабурбек, который в это время уже обычно спал, сидел на полу и рисовал солнце. Вид у него был настолько счастливый, что Мунаввар разрешила ему лечь попозже. Время подходило к десяти, а Бабурбеку спать еще не хотелось; тогда она взяла его за руку, и они вместе отправились выносить мусор. Они шли и шли через снег, пока не добрались до мусорного бака. (Вы спросите, почему мусор требовал личной доставки к баку в тот момент, когда должен был приехать грузовик? Понятия не имею, но в староузбекском сто разных глаголов «плакать».) У бака в одиночестве на снегу сидел черный пес величиной со льва.

– Ты боишься, сынок? – спросила Мунаввар Бабурбека.

– Да, – ответил он.

– И я, – сказала Мунаввар.

И тут случилась удивительная вещь. Вместо того чтобы залаять или наброситься на них, пес спокойно повернулся и побрел от бака на другую сторону улицы, где уселся, глядя на Мунаввар с Бубербеком, словно ждал, когда они выбросят мусор, что они и сделали. И лишь стоило им повернуть к дому, как пес встал и вернулся на прежнее место.

– Пес понял нас, – объяснила Мунаввар, – а я поняла его. Он говорил нам: «Знаю, вы меня боитесь, но не волнуйтесь. Я не причиню вам зла. Видите, я побуду в сторонке, пока вы не соберетесь домой».

Через несколько месяцев, в первое долгое жаркое лето узбекской независимости, у Мунаввар был второй опыт святости. Со своей сестрой Ширин она поехала на конференцию по религиозной литературе в один из пригородов неподалеку от Ургута. Каждый час участники выходили из душного конференц-зала на улицу к питьевому фонтанчику с водой из природного источника; согласно местной легенде, чистый сердцем человек способен в этой воде разглядеть Мекку. Один из участников, шестидесятилетний потомок шейха Мушерреф решил посмотреть в воду. Никто не сомневался, что Мекку он увидит. Но он не увидел ничего. Мунаввар была столь удивлена, что наклонилась и тоже посмотрела – но, разумеется, тоже ничего не увидела. Вдруг Ширин, не отводя глаз от воды, схватила ее за руку. «Гляди, гляди! Ты видишь эти колонны?»

Мунаввар поняла, что Ширин, наверное, увидела два минарета, которые возвышаются за Каабой. «Бог меня простит, но я была поражена! – объясняла она. – Я очень люблю Ширин, но она такая маленькая, худенькая, легкомысленная… Как бы это сказать? Ее не заботят проблемы души. Но я понимаю, что сердце у нее, должно быть, исключительной чистоты».

Я однажды кратко видела Ширин, она работала в университетской психологической лаборатории. Это действительно очень худощавая женщина, молодо выглядит, носит короткую стрижку и джинсы, и вид у нее такой, словно она еле сдерживает неконтролируемый смех.

– О Боже! – обратилась Мунаввар к небесам. – Прости меня за то, что я недооценивала Ширин! Я буду лучше стараться, чтобы помочь тебе очистить мое сердце и увидеть Мекку.

Но Ширин сказала:

– Сестрица, я знаю, ты тоже сможешь ее увидеть. Вон, гляди! – Тут и впрямь Мунаввар увидела два минарета! Это был один из самых счастливых моментов ее жизни. Она нарисовала у меня книжке эти минареты и написала название того места, где стоит фонтанчик: Чорчинор.

Мунаввар очень хотела свозить меня к Чорчинору.

– Мне интересно, увидишь ли ты Мекку, – сказала она, слегка улыбнувшись. – Думаю, увидишь.

– Хм, я надеюсь, – ответила я, думая про себя, какой вариант хуже: притвориться, будто я увидела Мекку, сознаться, что ничего не вижу… или в самом деле ее увидеть. Я испытала огромное облегчение, узнав, что нужный автобусный маршрут закрыт на лето из-за ремонта.

Когда я в тот день вернулась домой, Люда ждала меня у ворот.

– Эмма, пообедать еще успеешь, а сейчас придется вернуться в университет. Это очень важно. По поводу твоего счета. Дилшод тебя отвезет.

– Моего счета? – Я точно знала, что Американский совет преподавателей русского языка обналичил чек на семь тысяч долларов, который покрывал мой похоронный мешок. – Разберусь с этим завтра, – сказала я. Но Дилшод уже открыл дверцу своего свежевымытого «опеля», а Люда вопила: «Эмма, Эмма, лезь в машину!»

Я села в машину. Дилшод отвез меня в университет, где соцработник Шохсанам – та самая, которая запретила мне уходить из Людиного дома по вечерам, – объявила, что я переплатила. Деньги уже распределены всем, кому они причитались, и осталось сто долларов лишних.

– Это большие деньги, твои деньги, – сказала она. – Ты можешь решить, что с ними делать. Их можно отдать проректору Махмудову в знак благодарности за использование университетских помещений, или Люде, которая все это время была хозяйкой…

Проректор Махмудов уже получил свою тысячу долларов, и, по мнению Шохсанам, с него довольно. А вот Люда получила всего две тысячи за комнату и еду.

– Давай я отдам эти деньги ей, – предложила Шохсанам.

– А Анвар и Мунаввар? – спросила я.