Бетховен. Биографический этюд

Я тиран! Ваш тиран! Вы заблуждаетесь, называя меня так; если даже таков ваш взгляд, то это еще не доказывает вашего нерасположения ко мне. Не браните за это. Ведь это было бы скорее счастьем для вас. Еще вчера я чувствовал себя не совсем хорошо, а сегодня утром нездоровье усилилось. Вероятно: я съел что-либо вредное, а мой болезненный организм, видимо, воспринимает одинаково как скверное, так и хорошее. Впрочем, пожалуйста, не приписывайте того же моему характеру. Толпа безмолвствует, ведь это только толпа. Она видит в других только свое отражение, а это и есть ничто. Прочь все. Высокое и прекрасное не нуждается в толпе. Оно не нуждается ни в ком, и оно же, вероятно, связывает нас. Прощайте, милая Амалия! Если луна будет светить сегодня вечером веселее солнца дневного, то вы увидите у себя ничтожнейшего из ничтожнейших.

Ваш друг Бетховен.

Милая, добрая Амалия! Вчера после ухода от вас мне стало хуже, лежу в постели со вчерашнего вечера до сих пор. Я хотел сообщить вам сегодня, но раздумал, из опасения вызвать подозрение ваше, будто стараюсь придать себе особенное значение. Как могло вам присниться, будто для меня вы ничто?

При встрече, милая Амалия, поговорим об этом; хотел бы я пользоваться вашим доверием и вызывать в вас своим присутствием покойное, безмятежное настроение. Надеюсь, завтра мне будет лучше, и мы проведем еще несколько часов вместе, что вызовет в нас взаимные чувства радости и душевного подъема. Доброй ночи, милая Амалия! Глубоко благодарен за доказательство внимания к вашему другу

Бетховену.

Тидге я пересмотрю.

Спасибо за все, что вы находите полезным для моего организма. О самом необходимом уже позаботились. Кажется, и болезнь уже не так упорна. – Сердечно сочувствую вашим страданиям вследствие болезни вашей матери. Вы знаете, что я готов всегда с радостью вас видеть, но не могу вас иначе принять, как лежа в постели. Может быть, завтра встану. Прощайте, милая добрая Амалия.

Ваш хворый Бетховен.

Далее приписано рукой А. Зебальд:

«Мой тиран требует счета. Вот он:

Курица 1 фл.

Суп 9 кр.

От души желаю, чтобы это помогло вам».

Ниже приписка Б-на.

Тираны не платят, но долг должен быть погашен. Вы могли бы сделать это в лучшем виде, если бы сами пришли NB со счетом к вашему покорному тирану.

Уведомляю вас, что тиран рабски прикован к постели. Вот оно как! Хорошо, если все окончится потерей только сегодняшнего дня. Моя вчерашняя прогулка на рассвете в лесу, где было очень сыро, только усилила мое нездоровье и, вероятно, помешала выздоровлению. Развлекайтесь пока с вашими русскими, лапландцами, самоедами и т. п. и не будьте особенно усердны в пении: «es lebe hoch».

Ваш друг Бетховен.

Мне уже лучше. Если находите, что вам прилично одной прийти ко мне, то доставите мне большое удовольствие. Если же считаете это неприличным, то ведь вы знаете, что я уважаю свободу каждого; как бы вы не поступили в этом случае или вообще, следуя ли своим принципам или побуждениям воли, ничто не изменит моего к вам расположения, и я всегда останусь вашим другом.

Бетховен.

Выздоровление не идет, а точно ползет; словом, все еще нет конца! Вот все, что могу вам сообщить об этом. Я должен отказаться от мысли видеть вас у себя. Может быть, ваши самоеды избавят вас сегодня от поездки в полярные страны, тогда приходите к Бетховену.

Не могу сообщить вам ничего определенного о себе. То кажется, что мне лучше, то снова все идет по-старому, то будто болезнь затягивается надолго. Если бы я мог выражать свои мысли о болезни такими же определенными знаками, как мои музыкальные идеи, то легко помог бы сам себе. Сегодня придется также остаться в постели. Прощайте и радуйтесь своему здоровью, милая Амалия.

Ваш друг Бетховен.

Вскоре Амалия Зебальд стала женой судебного чиновника Крамера, но еще долго Бетховен не мог ее забыть. В 1816 году дель Рио, содержатель пансиона, где воспитывался племянник Людвига, с двумя дочерьми посетил последнего в Бадене.

«Лето 1816 года, – рассказывала Фанни, старшая из них, – Бетховен провел в Бадене, откуда часто приезжал в Вену.

Однажды, придя к нам, он снял пальто, и мы заметили на локте сюртука дыру. Видимо, вспомнив о ней, он стал вновь надевать пальто, но сейчас же сбросил его и, смеясь, сказал: “все равно, вы уже заметили”. В сентябре он пригласил нас к себе на дачу и просил предупредить о времени посещения нашего. Его желание исполнили мы в точности, однако, по приезде к нему, заметили, что любезный хозяин ровно никаких приготовлений к приему не сделал. Обедать он повел нас в трактир, где, при расплате, вследствие обнаружившейся недобросовестности кельнера, старательно проверял количество съеденных булочек. Говорить с ним приходилось громко, в самое ухо, скрывавшееся за длинными седеющими волосами.

– Мне надо остричься, – повторял он при этом.