Бетховен. Биографический этюд

«Мне надо сообщить вам многое о Куфнере, – пишет Хольц в тетради, – он давно мечтает об оратории. У него величественный сюжет – стихии. Тут можно выразить самые разнообразные настроения. Я покажу ему работу Бернарда, чтобы он увидел то, что вами отвергнуто. Кроме того, у него несколько сюжетов, заимствованных из легенд, где небесное сочетается с земным. Это же он может ввести в стихии… В начале должен быть гимн».

Там же Куфнер продолжает:

«Где нет чувства, нет поэзии. Все произведение должно быть проникнуто одной идеей, которая придала бы ему религиозный характер и величие… Священно все то, что выражает стремление к высшему. Вечно то, что составляет истинную жизнь человека. Быстро преходящее не имеет цены. Красоту и величие может придать жизни только фантазия. Душа – соль, предохраняющая тело от гниения…» Слушая эту вереницу изречений, Карл замечает дяде, что «Куфнер полон вдохновения», а дядя, со своей стороны, находит речи его поучительными и принимается за обсуждение плана оратории; название – «Саул и Давид», начинается она возвращением царя Саула, после блестящих побед, к себе на родину, где ликующий народ встречает его торжественно. «Победой своей, – говорит Саул народу, – я обязан собственной силе, не чужой помощи, даже не Творцу… мой бог – смелый дух!» Далее Давид, познавший Творца на лоне природы, воспевает его, вызывая грустное настроение царя: «Что за небесные звуки! – восклицает он. – Они наполняют сердце, но я не разделяю их, я вижу вокруг себя лишь горе; день поглощается ночью, буря сокрушает цветущие поля, великое и прекрасное превращается в прах, добро становится добычею зла…»

Бетховен, конечно, был в восторге от такого сюжета, гармонировавшего с доминирующими в нем идеями и настроениями. Он мысленно набрасывал эскизы этой оратории и говорил о ней даже на смертном одре, но не написал ни одного такта, тогда как долгие часы проводил над эскизами, обработкой и отделкой последних своих квартетов (ор. 127, 130, 131, 132, 135), хотя дирекция музыкального общества часто напоминала о данном слове, о полученном авансе и, наконец, протоколом от 31 января 1826 года постановила: «Если г. Бетховен еще не представил ораторию, то напомнить ему еще раз и, в крайнем случае, побудить его к представлению иного произведения». Дело нисколько не подвинулось даже после избрания Бетховена почетным членом, да и не велик был почет стоять в списке других 14 лиц, вместе с ним получивших это звание; среди последних, правда, были Керубини, Спонтини и Шпор, которые ныне забыты, а тогда были популярнее Бетховена; но были также Катель и Вейгль, соседство которых не могло льстить автору 9-й симфонии.

Так же бесплодно было его намерение создать музыкально-драматическое произведение. Заветная мечта написать оперу вновь не осуществилась, быть может, за отсутствием удовлетворяющего композитора либретто или под влиянием более интенсивной потребности работать над иными видами музыкальных произведений; одному из приятелей он высказал свои планы относительно будущего:

– Окончив 10-ю симфонию и реквием, я примусь за искусство моего великого учителя Генделя. Ежегодно буду писать по одной оратории и одному концерту для струнных и духовых инструментов.

Призвание творить произведения инструментальной музыки было слишком глубоко в нем и заглушало часто жажду более дешевых театральных лавров, а предложение князя Николая Борисовича Голицына оказалось в эту эпоху наиболее желанным для него; петербургский меценат, доходы которого Шупанциг определял в 60 тысяч дукатов, писал Бетховену 9 ноября 1822 года:

«Будучи ревностным поклонником вашего дарования, решаюсь просить вас написать один, два или три квартета, за что с удовольствием уплачу назначенную вами сумму. Будьте добры сообщить: какому банкиру послать желаемую вами плату. Я играю на виолончели. Жду с нетерпением ответа. Благоволите адресовать: князю Николаю Голицыну, в С.-Петербург, через Банкирский дом гг. Штиглиц и Комп. Примите уверение в глубоком почтении и в искреннем уважении».

На это любезное и соблазнительное предложение композитор ответил по-французски:

«Готов служить своими произведениями, но не могу определить срока, ибо не умею повелевать вдохновением и не отношусь к поденщикам, работающим с листа и по часам… Так как единственным источником существования служат мне доходы с сочинений моих, то прошу по 50 дукатов за каждый квартет». На это требование композитора кн. Голицын прислал согласие 5 мая 1823 года и прибавил: «прошу для себя лишь посвящения и один экземпляр рукописи, лишь только композиция будет окончена».

Но по получении квартетов сиятельный меценат, видимо, забыл о плате; на настойчивые запросы автора он ответил: