Бетховен. Биографический этюд

Оркестр из 90 человек; это, пожалуй, лучший в настоящее время.

Тройной состав духовых инструментов.

Лучшие артисты стремятся в Мюнхен, король привлекает всех окладом жалованья.

Ваших симфоний нигде не исполнят так, как там; но вы тоже делаете 5 или 6 репетиций.

В Дрездене садовые концерты.

Он не слышит.

Каттер не знает даже С-аккорда.

Шейдль.

Витасек отклонил приглашение, он написал Кудшеру, что уже слишком стар, чтобы носить придворное ярмо; да и лицом он так красен, что венцы могут принять его за пьяницу.

Науман также умер.

Теперь Морлаки и Вебер.

Сам король ежедневно играет по 1 часу с партитуры.

При дворе вымерло.

Он образован.

Сегодня трудно было найти вина, ничего не поделаешь. Бесконечная колбаса.

В другой раз Хольц пишет: «Миттаг рассказывает, что Брейткопф и Хертель разбогатели на вашей D-симфонии. Она одновременно появилась в разных видах, в первый же день распродан весь запас в 2000 экземпляров для фортепиано в 4 руки… Миттаг просил меня передать вам, что часы, проведенные им с вами, – лучшие в жизни его».

Такие посещения не были лишены интереса и утешения для композитора, но не могли отвлечь его мыслей от горя, отравившего последние дни жизни.

Еще в начале лета 1824 года, в Пенцинге, племянник, наконец, решился признаться дяде в том, что боится бездны университетской премудрости и мечтает о менее трудной карьере.

«Буду вполне откровенным. Дело зашло слишком далеко, нельзя дольше молчать… Никогда не имел я склонности к этим наукам, а потому часто пропускал лекции. Ты сам, должно быть, уверен, что экзамены сойдут плохо. К сожалению, я также уверен. Что же делать? Начинать снова? Но я, кажется, не вынесу позора, видя себя отставшим от всех товарищей. Да и что скажут Джианнатазио, многие другие… Все будут насмехаться, и не без основания… Ты понимаешь, что я не перенесу этого…»

Тем не менее Карлу удалось сдать этот, последний для него, университетский экзамен и немедленно погрузиться, вместе с Нимецом, своим товарищем, в омут беспутной жизни, с шатанием по трактирам, выслеживанием красоток, ревностными упражнениями на бильярде и т. п. Долготерпеливый дядюшка, не теряя надежды направить юношу на путь истины, обращается к нему с наставлением, вызывающим такой диалог:

Бетховен. – Ты неудачно выбрал друга. К бедным можно относиться с участием, но не всегда. Я не хочу быть пристрастным, однако он мне неприятен, как гость: одевается и держит себя неприлично, а это непростительно для образованного мужчины и юноши. Очевидно, он более интересуется экономкою, чем мною. Ты знаешь, что я люблю тишину; помещение здесь небольшое, я всегда занят и совсем не интересуюсь им… Ты еще очень бесхарактерен.

Карл. – Я знаю его четыре года. Нас сблизило необыкновенное сходство характеров и наклонностей наших.

Бетховен. – Я нахожу, что он груб и вульгарен; с такими я не могу дружить.

Карл. – Ты ошибаешься, находя его грубым; ведь, кажется, не было случая, который подтвердил бы твое мнение. Ты мог бы упрекнуть меня в бесхарактерности, если бы только я хоть на минуту задумался изменить дружбе его. Во всем пансионе Блехлингера он один утешал меня в грустные минуты, и я обязан ему, по меньшей мере, благодарностью.

Бетховен. – Ты еще не способен судить правильно.

Карл. – Напрасно мы спорим о предмете, да еще о характере, о котором я до тех пор не изменю своего мнения, пока буду считать себя порядочным человеком. Если во мне имеются какие-либо достоинства, то в нем их не меньше; если он заслужил какой-либо упрек, то таковой относится также ко мне. Я всегда буду любить его, как брата.

Так избалованный, своевольный юноша отстаивал своего порочного друга, влиянию которого на племянника композитор был обязан не одной горькой минутой в последние два года своей жизни.

Слухи о порочной жизни племянника все чаще доходили до композитора и, глубоко его огорчая, приводя в отчаяние в дни тяжких физических страданий и изнурительной работы над последними квартетами, привели к мысли собрать и перед смертью передать Брейнингу свои письма к Карлу как документы, которые могут доказать потомству, что дядя со своей стороны принял все меры к воспитанию своего дорогого племянника, и не его вина, если его старания оказались бесполезны.