Бетховен. Биографический этюд

Вы поступили поистине прекрасно, воздав должное памяти Моцарта вашей мастерскою и вполне обстоятельною статьею; все светские и все миряне, все, что только живет музыкою или имеет к ней отношение, должно быть вам признательным. Чтобы подобно Г. В. завести речь о таких вещах, надо знать либо очень многое, либо ничего.

Видя эти удивительные познания г-на В. в гармонии и мелодии, вспоминаешь покойных старых наших компонистов, Штеркеля, Калькбреннера (отца), Андре (не совсем другого) и т. д. Requeiscant in расе! Глубоко благодарен вам, почтенный друг, за радость, которую вы мне доставили, познакомив с вашей статьею; я всегда был ревностным поклонником Моцарта и останусь им до последнего вздоха. Вскоре обращусь к вашему благословению.

С истинно глубоким почтением пребываю Бетховен.

Однажды, после обеда, Бетховен с Шиндлером зашли в музыкальный магазин Хаслингера (бывший Штейнера и Ко), где часто бывал в это время дня аббат Штадлер; неожиданно для всех Бетховен, среди общего разговора, подошел к аббату, стал перед ним на колени, попросил благословения и затем поцеловал его руку, а аббат, видимо отнесшийся с некоторым недоверием к выходке музыканта-атеиста, прибавил к словам благословения: «если не на пользу, то не во вред». Прочие присутствующие, приняв это за фарс, стали громко смеяться и шутить. Никто не понял Бетховена, его мыслей и чувств, обладавших им в эту минуту.

Шведский поэт Аттердам, приехав в Вену, задумал посетить великого композитора и обратился с этой целью к одному общему знакомому, Игнатию Хейтелесу. «Мы поднялись во второй этаж, – рассказывает последний, – дверь не была заперта, мы вошли, прихожая была пуста. Мы стали стучать все громче, но напрасно, хотя из комнаты доносился шум. Мы вошли и остановились в изумлении. На противоположной стене висели большие листы бумаги, а перед ними, спиною к нам, стоял Бетховен, но в каком виде! День был жаркий, композитор, сняв платье, в одной только рубашке, писал на стене ноты красным карандашом, то приближаясь к ней, то отступая несколько шагов, то отбивая такт, то ударяя по клавишам своего бесструнного инструмента, ни разу не повернувшись к нам…»

В числе посетителей и новых знакомых Бетховена была певица Нанетта Шехнер (1806–1860), родственница Шиндлера, некогда достойная соперница Зонтаг и Шредер-Девриан. О предстоящем визите ее Шиндлер ведет беседу в разговорной тетради:

– Я пришел просить разрешения вашего привести к вам Belle Шехнер, страстно желающую познакомиться с вами, – настоящее чудо природы.

– Этого Вена еще не слыхала, будь у этой милой девицы итальянское имя, она была бы выше всех певиц в мире.

– Из Мюнхена.

– Orlandi и еще другая.

– Природа наградила ее слишком щедро, ее дарования хватило бы на трех.

– Мильдер гораздо ниже, сегодня «Дон-Жуан», а потом примутся за «Фиделио».

– Если репетиция не помешает Шехнер завтра, то мы к 5 часам придем к вам, а может быть и с матерью ее, прекраснейшей женщиной.

– В ней вы найдете не красавицу, но хорошенькую, честную и степенную девицу, которая кроме искусства всецело предана домашнему хозяйству, ибо их 10 детей, и всех она содержит и учит на свои заработки.

– При ней находится только мать, одна сестра и брат; теперь мы придем к вам с визитом, потом вы можете ее пригласить к обеду, она очень простая и без малейшей претензии, имейте в виду, что она не стесняется стирать и гладить для своих младших сестер и братьев.

– Итак, мой великий maestro, если в театре не задержат, то завтра к 5 часам приду с моим интересным приложением, в противном случае, придем в другой раз и в тот же час.

– Так вы должны дать мне письменное удостоверение, иначе она может не поверить мне.

– Я не так близок с Шехнер, чтобы требовать безусловного доверия к моим словам.

– Девица в мою квартиру?

«Бывало, – говорит Хольц, – видели Бетховена с развевающимся на груди и надетым навыворот галстуком… твердили, что гениальный человек этот занят, видимо, иными думами, а не туалетом своим». В разговорной же тетради того времени Хольц пишет: «Даффингер хочет нарисовать вас, его побуждает не только слава ваша, но также крайняя необычайность черт лица вашего».

Другой современник рассказывает, что Бетховен обещал кому-то из малознакомых ему дилетантов рукопись своей последней незначительной пьесы; когда же за рукописью явилась мать этого дилетанта, то кухарка не впустила ее к композитору.

– Его нельзя видеть, ему нездоровится…

Посетительница хотела что-то возразить, но в эту минуту высунулась в дверь голова Бетховена.

– Спрячьтесь! – едва успела проговорить кухарка и втолкнула посетительницу в темный чулан над лестницей.

Так и ушла она, не получив нот, а спустя несколько дней ее сын получил от композитора записку.

Милостивый государь!

Недавно моя глупая экономка отказалась принять вашу мать и не сказала мне ни слова об этом. Я сделал выговор за то, что она не ввела ее в мою комнату. Всем известна дикость и грубость людей, к несчастью, окружающих меня, поэтому прошу прощения.

Преданный вам слуга Л. в. Бетховен.