Бьется пульс Конго

Город основал в 1898 году бельгийский колонизатор Роже, оценивший важное значение водной артерии для эксплуатации этой провинции. От Стэнливиля до Леопольдвиля добрых две с половиной тысячи километров но Конго, причем река на всем этом пути судоходна. В порту Стэнливиля встречаются грузы из глубинных районов: хлопок, кофе, рис, земляные орехи, каучук, нефть, бокситы, олово, вольфрам, золото. В Леопольдвиле товары перегружают в железнодорожные вагоны, отправляют в Матади, а оттуда на мировые рынки. И наоборот, в Стэнливиль после двухнедельного плавания вверх по реке прибывают грузы из Леопольдвиля.

Наших джипов все не было, и я мог познакомиться со Стэнливилем. Широкие асфальтированные улицы, неоновые светильники, кино и, разумеется, деловой квартал… В нем преобладают греки и португальцы. Большие магазины принадлежат бельгийским акционерным обществам, например «Седек» — «Котонко». Важнейшие предприятия уже контролируются правительством провинции, их управляющие — иностранцы оставлены на положении технических советников.

Как и всюду, между современными европейскими кварталами и кварталами африканцев резкий контраст. Между ними — военный лагерь. Для безопасности, говорят здесь. Я впервые увидел лагерь без казарм. Вдоль учебного плаца тянулись длинные здания с двухкомнатными квартирами. В них живут солдаты с семьями, включая матерей и тещ. В Национальной армии Конго солдаты служат дольше, чем в Европе: после семи лет службы они остаются еще на сверхсрочную. Не могут же они всю жизнь быть холостяками!

У памятника Лумумбе я поближе познакомился с солдатами. Памятник этот представляет героя во весь рост в гробу. Установлен он за четырехугольным железобетонным зданием главного почтамта, где Лумумба работал почтовым чиновником. С широкого крыльца этого здания Лумумба произнес в 1959 году речь перед многотысячной толпой. Его требование немедленного провозглашения независимости было встречено громов гласным «Ухуру!» — «Свобода!». Тогда вмешались «форс публик» и на площади остались десятки убитых.

Я хотел подойти к памятнику и сфотографировать его. Оба солдата, стоявшие на часах перед гробом, угрожающе шагнули ко мне. Пришлось отказаться от своего намерения. Позднее я узнал, что один испанский врач лишился таким образом своего фотоаппарата. На допросе в полицейском участке ему с трудом удалось доказать, что слова «испанец» и «шпион» не равнозначны. Два польских товарища, пригласивших меня в гости, тоже немало рассказывали об опасных ситуациях, в которые они попадали.

Однажды они оперировали в конголезской больнице солдата, раненного выстрелом в живот, жертву столкновения двух враждующих групп. Вдруг в операционную ворвался отряд солдат в касках с автоматами наперевес.

«Вот! — закричал их главарь. — Они распотрошили нашего Ндуку!»

Мой коллега схватил руку крикуна и положил ее на грудь оперируемого:

«Смотри, сержант, твой Ндуку дышит. А вот пуля. Мы вытащили ее из живота».

— Это помогло?

— Да. Заметьте, всегда нужно найти пулю.

Позднее этот совет мне пригодился. Я всегда держал в запасе пулю. На всякий случай.

Коллеги посвятили меня в тайны медицинской службы в Конго. Ухода за больными в нашем понимании этого слова не существовало, и мне следовало раз навсегда избавиться от иллюзий о планомерной подготовке к операциям. Медицинских сестер, если не считать небольшого числа монахинь, не было совсем. Что же до санитаров, то из-за недостатка подготовленных медицинских кадров санитары часто взлетали вверх по иерархической лестнице здравоохранения и нередко становились даже директорами больниц, от которых потом приходилось немало терпеть. Так называемые операционные ассистенты знали не больше фельдшеров, но благодаря многолетнему опыту набили себе руку.

Напротив, дипломированные санитары — они работали потом помощниками операционных ассистентов — были значительно менее надежны, интересовались преимущественно заработком и стремились вырваться вверх. Даже министр здравоохранения провинциального правительства был раньше дипломированным санитаром.

— Все же это гораздо лучше, чем профан, который ничего не смыслит в медицине, — заметил я.

— Безусловно. Однако, если такой вобьет себе в голову, что разбирается во всех вопросах, разубедить его нелегко. К счастью, врачи еще пользуются полным доверием и глубоким уважением населения.

Вскоре я смог в этом убедиться. Гуляя по набережной, я и мой швейцарский коллега поравнялись со зданием, походившим на дворец. Оно стояло в саду, окруженном невысокой стеной. Постройка была безвкусная, голубого цвета. Зубцы украшали фронтон и окна — этакая смесь готики и ренессанса, с налетом колониального стиля. Позднее я узнал, что здание принадлежало ранее одному из самых богатых отцов города Стэнливиля. Пальмы, затенявшие это неудачное творение, должны были замаскировать позор архитектуры. И все же его нельзя было не заметить.