Бьется пульс Конго

Чем дальше, тем хуже становилась дорога, и вскоре мы уже ехали просто по воде. Что под ней дорога, можно было догадаться по зеленым насаждениям с обеих сторон, окаймлявшим ее словно непроницаемые, запотевшие от сырости стены туннеля. То тут, то там возникали просеки с двумя-тремя мазанками, из дверей которых высовывались курчавые головы, чтобы взглянуть, кто мчится в дождь и ветер.

К месту назначения мы подъезжали по ступицу в воде. Проехав еще через одну «речку», мы увидели городок, раскинувшийся на берегу большой реки шириной почти в километр, позади которого простирались джунгли. Позднее я узнал, что последним отважился приехать в такое время. Неделю спустя, когда уже больше не появлялись даже автомобили португальских купцов, с большими колесами, я был полностью отрезан от всего мира и накрепко привязан к городку. Я был первым монгангой, который появился здесь после многомесячного перерыва.

Уже в сумерках я въехал на холм, где стояла больница. На веранде приземистого, вытянутого в длину флигеля, покрытого оцинкованным железом, — самого большого из пяти корпусов больницы — меня ожидали отцы города и больничное начальство в пиджаках и при галстуках. Еще несколько человек, больничные рабочие, были босые, в рубашках из рогожи и шортах, а трое — в белых халатах. Они представились санитарами или братьями милосердия, а один — ассистентом; позднее я правильно перевел это слово как «фельдшер».

Меня ждали с нетерпением, зная, что я не монделе (бельгиец) и вообще не колонизатор, старый или новый. Беспроволочный телеграф — в Конго есть только радиотелеграф — сообщил им, что я прибуду к обеду, и они все терпеливо ждали до самой темноты. Я приветствовал встречающих громким «Ухуру!» — это слово сейчас самое распространенное на Востоке приветствие, — и их зубы засверкали в темноте.

Зажгли масляные светильники. Я принес из джипа ящик и всем без исключения роздал консервированное пиво. Это особенно понравилось мужчинам в пиджаках. Хотя конголезцы любят надевать пиджаки и крахмальные воротнички, невзирая на сорокапятиградусную жару в тени, и тем демонстрировать свою принадлежность к бюрократии или другой высокопоставленной социальной группе, они не снобы, им присуще естественное чувство общности. Это и не удивительно. Ведь только бельгийцы уничтожили демократическую по своей сути сельскую общину, составлявшую основу племенной жизни.

Мне отвели комнату в «клинике», то есть в корпусе с хорошо оборудованными двухместными палатами с ваннами, предназначенными исключительно для европейцев. Такие «клиники» имелись почти во всех больницах Конго. В палатах же для конголезцев стояло по тридцать, а то и больше коек… и больше ничего. Теперь «клиники» были резервированы для «образованных», а также для высокопоставленных конголезцев. Разумеется, «образованные» и платили соответственно.

Глава местной администрации — лысый коротыш по имени Маяна — сказал, что бунгало, обычно предназначенное для врача, ремонтируется и временно мне придется терпеть неудобства, связанные с проживанием в больнице. Не было ни света, ни воды: из строя вышли генератор и водяной насос. «Еn раnnе»[16], — как здесь говорят. Эти слова я потом слышал очень часто. Они ассоциировались с Конго, как корь с детьми. Коротыш надеялся, что пока я обойдусь масляным светильником, а воду будет носить мой бой. Бой стоял рядом и улыбался до ушей. Вид у него был очень симпатичный, как у всех боев, он был сама готовность услужить. Служба у монганги сулила некоторые выгоды.

— Нет света во всей больнице? — спросил я простодушно.

— Мы надеемся вскоре исправить повреждение, — ответил господин Маяна.

— А если придется делать срочную операцию? — Я почувствовал некоторую неуверенность.

Господин Маяна слегка погладил свою лысину (редкое явление у африканцев) и сказал, приветливо улыбаясь:

— Не беспокойтесь, ночью такого случая быть не может.

Я словно онемел. Этого я никак не мог понять, хотя и раньше подозревал, что не все ладно в государстве Конго. Но сейчас я устал как собака, а главное, радовался, что наконец-то добрался до места. Все равно страну и ее обычаи не изучишь за один вечер.

Этому я посвятил последующие месяцы.

Городок насчитывал пять тысяч жителей, из коих примерно четыре тысячи восемьсот жили в потопото и лишь около двухсот — в бунгало, которые некогда принадлежали европейцам. После провозглашения независимости бельгийцы покинули город и вообще уехали из Конго. Лишь в монастыре на окраине городка остались пять миссионеров и шесть монахинь. Меня временно поместили в здании католической миссии, где мне предоставили и полное питание. Это было очень важно: в городе не было ни булочной, ни мясной, ни продуктовой лавки, а в единственном магазине торговали старыми консервами, керосиновыми лампами и мотыгами.